всей вероятности; он делал эти предложения именем Цесаревича по собственному своему усмотрению, и даже может быть без его ведома. Донесение Императрице из Мемеле, от 25, о последовавшем затем свидании Спренгтпортена с офицерами, носит совсем другой отпечаток. В этот день, в 11 часов утра, Спренгтпортен принимал визит всего корпуса шведских офицеров с начальниками их Мейерфельдом и Каульбарсом во главе. Тут были все первоначальные вожаки конфедерации: Хестеско, Клингспор, Армфельт, Котен, и пр. По словам Спренгтпортена, они, пользуясь близостью Великого Князя, сами желали иметь тот раз с ним свидание и явились теперь, как ему казалось, для того чтобы выразить свое сожаление о быстром отъезде Цесаревича из их соседства. Они-де не успели собраться, хотя намеревались в полном составе принести Его Высочеству выражения своего почтительнейшего уважения. Спренгтпортен находил, что то был лишь предлог для наглядного и несомненного доказательства их преданных и дружественных отношений. Но в таком случае, почему же эти самые офицеры ответили отказом на предложенное Спренгтпортеном свидание с Великим Князем? Очевидно, или в изложении фактов Спренгтпортеном была неточность и даже неверность, или шведские офицеры, в том числе Мейерфельд и Каульбарс, действовали двулично. В подтверждение последнего предположения нет достаточных оснований: все поступки этих офицеров тому противоречили. Под пером же Спренгтпортена факты легко меняли свою окраску сообразно тому, под каким углом зрения он их описывал. Умолчание в его рапортах начальству о пригласительном на свидание письме его к Армфельту, между тем как шведские современники прямо приводят текст этого письма, служит тому подтверждением. Он не мог оправдываться запамятованием о таком шаге, которым ставился в совершенно исключительное положение сам Цесаревич, тогда как донесения Спренгтпортена полны всяких, даже мелочных подробностей. Так и теперь он писал даже о простых формах приличия со стороны своих шведских гостей. «Генерал Мейерфельд, докладывал он, также как и другие его офицеры, стояли с непокрытой головой в продолжении всего разговора, который был очень весел и оживлен с обеих сторон. Он первый представил мне своих офицеров, после чего я отвечал ему той же вежливостью». Разумеется из этого разговора истекало, что все дела идут прекрасно. А в заключение повторялась та же ultima ratio: «я полагаю, что теперь именно время посоветовать Вашему Вел-ву открыть кошелек, чтобы привлечь финскую нацию на нашу сторону. Я знаю двоих, троих добрых партизанов, которые готовы заняться подобной операцией, и думаю даже что сам г. Гастфер будет в этих обстоятельствах очень способен оказать нам услугу». Конечно, Спренгтпортену не был еще известен указ Императрицы, при котором посылалось 5 тысяч червонных.

На свидании с Спренгтпортеном корпуса офицеров не присутствовали двое из главнейших заправил конфедерации: фон-Оттер и Монтгоммери. Они в это время были отправлены к принцу Карлу в Ловизу с повторением ходатайства о созыве сейма, не смотря на негодование выраженное королем по поводу первого об этом представления. Этот раз, по удостоверению Спренгтпортена, основанному на словах Мейерфельда, прием принца превзошел все ожидания, и явилась полная надежда, что скоро ни одного Шведа не будет на русской границе.

В связи может быть с этим приемом у принца Карла, а может быть и с неудавшимся свиданием с Великим Князем во время рекогносцировки, был приезд во Фридрихсгам, не далее как чрез три дня, майора Егергорна. Теперь он имел поручение уже к самому главнокомандующему, притом лично от принца Карла. Последний желал свидеться с Цесаревичем и просил назначения места и времени. Упоминалось и о численности конвоя, какой он может с собой взять. Граф Мусин-Пушкин, однако, по объяснении с Великим Князем, и во всяком случае зная взгляд Императрицы, отказал в просьбе. «Я дал Егергорну ответ, — доносил он ей 25-го, что Государь Цесаревич по обстоятельствам, самому принцу Карлу известным, не может инако его почитать, как за своего неприятеля, а потому ни на свидание с ним согласиться, ни в разговоры вступать, — ни нужды, ни надобности не имеет». Императрица не колебалась в этом отношении; она не нашла нужным даже посовещаться с ближайшими своими помощниками, и переговорив лишь с Цесаревной Марией Феодоровной, отказала и с своей стороны в желании принца Карла[73].

Полученный вслед за тем рапорт Спренгтпортена к Императрице от 25-го августа, а также и другая его переписка, где говорилось о мирных намерениях Финнов и Шведов, по приказанию Екатерины сообщены были на прочтение вице-канцлеру, графу Остерману. При этом он предварен Храповицким, что «Императрица предполагает писать Мусину-Пушкину, чтобы он Шведам и Финнам дал выразуметь, что как Датчане войну им. объявили, то о мире и перемирии не время теперь говорить, разве Финны отстанут от Шведов».

Между тем предложения со стороны Шведов сыпались градом: не успели рассмотреть одну переписку, как главнокомандующий посылал уже другую. Егергорн был у него 25-го августа, а 27-го вечером явился к нему в Фридрихсгам полковник Монтгоммери, посланный от шведского войска с объявлением, известным уже из разговоров прежних гостей Спренгтпортена. Посланца; представлял главнокомандующему Спренгтпортен. Монтгоммери, бывший как сказано во время этих разговоров в Ловизе у принца Карла в качестве депутата, заявил теперь так сказать официально, что шведское войско вошло в полное соглашение с финскими полками и требует созвания сейма. В виду этого он прислан просить о заключении перемирия. Так как Мусин-Пушкин не имел на подобный случай никаких инструкций, взгляд же Императрицы о несвоевременности заключения мира или перемирия, высказанный в Петербурге в это именно время, не мог еще сделаться ему известным, то он и отозвался Монтгоммери, что удовлетворить его просьбе не в его власти, но что из уважения к добрым намерениям его соотечественников представит это дело на разрешение Императрицы. Считая предмет серьезным, Мусин-Пушкин нашел нужным при рапорте своем отправить в Петербург для словесных разъяснений и самого дельца Спренгтпортена.

29-го августа Спренгтпортен не только был уже в Петербурге, но и объяснился с вице-канцлером гр. Безбородко. В тот же день Остерман писал Императрице следующее:

«Условясь с бароном Спренгтпортеном, я ему сообщил мои мысли, которые он в приложенной здесь записке своей рукой написал.

«Я принимаю смелость на оную всенижайше сослаться. Мне кажется, Всемилостивейшая Государыня, что в теперешнем случае иначе ответа дать не можно и что с оным обратно может отправиться г. Спренгтпортен. Он меня спрашивал, что после того делать? Я ему отвечал, что пускай финны сделают свое представление; так по рассмотрении оного и сходственным обстоятельствам резолюция воспоследует.

«Сим образом мы выиграем время, области Вашего Величества освободятся от неприятеля без кровопролития, а его армия еще более истощится, буде то правда, как оный барон меня