Я вспомнила кислые лица девчонок из своегоотряда. Расстроились, дурехи, что даже не могли меня проводить... Обычно тем,кто покидал стены колонии, устраивали пышные проводы. Гулянье начиналосьвечером, когда объявляли отбой, и заканчивалось рано утром. Весь отряд дружночифирил, угощал друг друга эфедрином и курил травку, которую за установленнуюплату можно было купить у охранников...

– Эй, подруга! Ты там долго стоятьбудешь? – услышала я знакомый голос и подняла голову.

У красивой фиолетовой иномарки стояла шикарнаядама в длинной норковой шубе. В ушах ее переливались огромные бриллиантовыесерьги, на длинных пальцах сияли изумительной красоты кольца. Я растеряннопоправила свою телогрейку.

– Танька, ты, что ли?!

– Конечно, а кто же еще! Кому ты нужна,кроме меня?! Кто бы смог тебя отсюда вытащить?!

– Я думала, у тебя не получится... Прошлопочти полтора месяца...

– Это оказалось намного сложнее, чем ядумала. Но лишних полмесяца это все-таки не два с половиной года.

Танька подбежала ко мне и принялась целовать.От нее исходил тонкий запах дорогих духов, другой, счастливой жизни...

Танька посмотрела на мою драную сумку ипокачала головой.

– Господи, даже не верится, что совсемнедавно и я была такой же.

Я тяжело вздохнула. Танька засмеялась,похлопала меня по плечу и весело произнесла:

– Ничего, подруга, не унывай! Всеисправим. Главное, что ты жива и здорова.

Мы подошли к машине. Танька села за руль иподмигнула мне:

– Это мне папик купил. В порядкеморальной компенсации за отсидку. А ты что стоишь? Поехали. Может, тебя моятачка не устраивает? Нужно было приехать на лимузине?

– Ладно уж тебе! Какой, к черту,лимузин! – Я села в машину и затаила дыхание. – Да, Танька, хороший утебя папик...

– Не жалуюсь, – усмехнулась подруга.

– Ты выглядишь потрясающе! От той Таньки,с которой мы вместе сидели, не осталось и следа. Прямо настоящая дама. Я дажекак-то неловко чувствую себя рядом с тобой.

– Брось говорить глупости! Главное, чтоты на свободе. Поехали.

– Куда? – испуганно спросила я.

– Ко мне домой. Я познакомлю тебя сосвоим папиком.

– А удобно?

– Еще бы! Он тебя из колонии вытащил. Яему все уши прожужжала. Теперь он хочет на тебя посмотреть.

Танька завела мотор, и машина плавно тронуласьс места. Я оглянулась и с грустью посмотрела на ворота колонии. По щекампобежали слезы.

– Ты что, подруга, реветь, что ли,собралась?

– Да так, просто...

– Ничего, у меня тоже такое было. Оченьтяжело привыкать к дому после колонии. Папик банкет заказал по случаю моегоосвобождения, народу собралась тьма-тьмущая, а я сижу и реву... Папик за менятак переживал! Я ночами не спала – плакала, кричала. Мне не верилось, что ясмогла вырваться из этого гадюшника. Папик меня к психиатру возил. Тот сказал,что мне нервы надо лечить. Назначил сеансы гипноза и иглоукалывание. Теперьезжу на процедуры. Первое время я от людей шарахалась. Ментов на улице видетьне могла, хотелось им глаза выцарапать. Психовала по любому пустяку. Папикунагрублю, наговорю гадостей, а через пять минут бегу прощения просить. Ты чегомолчишь, подруга? – повернулась ко мне Танька.

– Не знаю. Наверное, зона научила менямолчать. Все время боюсь сказать что-то лишнее. Эта чертова колония словноиспытывала нас на прочность. Мы с тобой все-таки не сломались, не упали лицом вгрязь, многие не могут подняться на воле. Даже не верится, что сегодня я смогуспокойно уснуть. В бараке я постоянно держала ухо востро, чтобы не случилосьбеды.

Танька протянула мне длинную сигарету сментолом и улыбнулась:

– Давай, Дашка, отучайся папиросы курить.Несолидно как-то. Я быстро от них отвыкла, даже сама не ожидала.

До Москвы оставалось километров десять. Я струдом сдерживала слезы.

– Прости, Танька, прямо не знаю, что сомной такое. Кажется, что сейчас проснусь и увижу этот жуткий барак с тусклым,портящим зрение светом, эти сырые стены, покрытые грибком, эти железные койки иэтих гадких баб, диктующих свои законы.

– Я тебя понимаю. – Танька досталаиз бардачка маленькую сумочку и остановила машину у придорожного кафе. –Пойдем, выпьешь что-нибудь – легче станет. Я тоже дура, не догадалась с собойбутылку прихватить.

Мы зашли в кафе. Танька заказала для менядвойную порцию виски со льдом, а себе взяла стакан апельсинового сока.

– Мне нельзя, я за рулем, –улыбнулась она. – Я потом наверстаю.

Народу в кафе было довольно много. Веселаякомпания в углу праздновала чей-то день рождения. Вскоре шум заметно поутих, ия почувствовала на себе заинтересованные взгляды.

– Послушай, Танька, что они так на меняуставились? – занервничала я. – Я что, плохо одета? У меня телогрейкановая. Мне все бабы завидовали. Теплая, удобная. Я ее у Вальки за пачку чаявыменяла. Платок тоже почти новый. Наверное, все дело в полукедах. Они ужестарые. Я хотела казенные войлочные ботиночки прихватить, но не дали. Сказали,не положено. Заставили сдать. Мне даже жалко стало. Ведь ботинки хорошие, самоеглавное, что теплые. Но на воле в них, пожалуй, неудобно ходить.

– Ну, Дашка, ты даешь! – рассмеяласьТанька. – Правда, я и сама только недавно адаптировалась. Сегодня мы стобой все это дерьмо, пропахшее колонией, сожжем в камине. На воле нужно ходитьв приличных шмотках.

– Телогрейку жалко. Ведь новая совсем.

– Дашка, ты что, доярка, что ли, втелогрейке ходить. В ней только на ферме работать!

– Может, ты и права. Я пока плохосоображаю. Мне кажется, что я в колонии всю жизнь просидела.

Допив виски, я потянула Таньку за рукав и тихопрошептала:

– Танюха, поехали. Уставились, словнодевушку в телогрейке никогда не видели.

Мы сели в машину и дружно расхохотались. Ядостала папиросу, помяла ее и жадно закурила.

– Ей-богу, отвыкну, – улыбнулась яТаньке, – но только со временем. Сразу не могу. Знаешь, чего оченьхочется?

– Чего?

– Крепкого чая.

– Приедем, будет тебе чай.

– С печеньем и конфетами, –мечтательно произнесла я.