— Эй, мисс Мозель? Раз вы уже начали, что, если я расскажу ещё одну историю?

Джорджи остановилась. Глаза у неё были красные.

— Не уверена, что хочу засиживаться. — Она рассеянно провела рукой по волосам. — Думаю, я завтра уеду. Нужно собрать вещи.

— Ох, послушайте вместе с нами! — громко уговаривала миссис Геревард синеволосую девушку. — Отвлечётесь немного, милая.

Джорджи вздохнула и позволила усадить себя в кресло рядом с ёлкой, подогнула под себя ноги, устроилась поудобнее и на миг стала казаться куда моложе, чем раньше. Негрет не мог избавиться от чувства жалости, Джорджи выглядела такой несчастной! Но всё же он был рад, что вечер историй ещё не закончился. Он повернулся, сел, опершись локтями на спинку диванчика, и приготовился слушать. Доктор Гауэрвайн откашлялся.

— Я всего лишь скромный профессор и не большой мастер рассказывать истории, — начал он, — так что надеюсь, вы проявите терпение. — Он задумчиво посмотрел на окно в форме арки, венчавшее входную дверь. Огонёк свечи отражался в кусочках витража. — Но по долгу службы я иногда сталкиваюсь с какими-то занимательными случаями и собираюсь рассказать вам одну такую историю. Мне кажется, она подходит к месту, где все мы собрались. История как раз связана с витражами. Так вот, жил да был мастер, который изготавливал окна, — начал он, немного помолчав. — Настоящий художник, но не особенно приятный в общении человек. По крайней мере, не всегда. Он знал обо всём, что происходило вокруг. Чужие секреты были для него своеобразным подспорьем в делах, я говорю о секретах, которыми часто владеют жители Нагспика. Или же производство витражей было подспорьем. Как бы то ни было, он занимался тем и другим и вполне преуспевал.

Он работал в мастерской в квартале Печатников, создавал прекрасные картины из стекла и металла, а порой прибирал к рукам какой-нибудь кусочек тайны, который кто-то хотел спрятать, раскрыть или выменять на что-то другое, недоступное и загадочное.

Доктор Гауэрвайн снова замолчал, когда открылась входная дверь и вошла миссис Пайн, впустив поток ледяного воздуха.

— Прошу прощения, — сказала она, освобождаясь от верхней одежды. — Они всё ещё работают. Придётся ещё немного посидеть при свечах.

— А доктор Гауэрвайн рассказывает историю, — объявила миссис Геревард.

— Ох! Простите, что перебила. — Она подула на замёрзшие руки и ушла на кухню.

— Те, кто не знал про его тайные дела, приходили к нему за витражами, — продолжил доктор Гауэрвайн. — Служители церкви, архитекторы, строители библиотек, как-то раз даже мэр города заглянул, когда начали восстанавливать городской архив после пожара. Он попросил известного стекольщика изготовить витраж, который не испортится, если вдруг в архиве опять случится пожар, а наоборот, оплавится с изумительной красотой. Задача была очень интересной, и стекольщик принял вызов. Он вообще был чудак, со своими собственными секретами. А звали его Лоуэлл Скеллансен.

Негрет проследил за взглядом доктора Гауэрвайна, который рассматривал блики на стекле над входной дверью. А что, если профессор сочинил эту историю, чтобы открыть, будто тот знаменитый мастер и создал окна в «Доме из зелёного стекла», и именно это привело его сюда? Видимо, не один он это заподозрил.

— Позвольте предположить, — усмехнулась миссис Геревард, взмахнув рукой так, что зазвенели браслеты, — что все эти витражи сделал Скеллансен? Но дом слишком стар для этого.

Доктор Гауэрвайн смерил её холодным взглядом.

— Я знаю, — буркнул он, и на минуту появилось ощущение, что перемирие, которое они заключили во имя душевного спокойствия Джорджи, вот-вот будет нарушено. Но доктор лишь сердито нахмурил брови.

— Да. Дом старый. И некоторые из этих окон тоже очень старые. Но если я не ошибаюсь, — а я, позвольте напомнить, эксперт по этому вопросу, поэтому сомневаюсь, что допустил ошибку, — многие из витражей сделаны немного позднее. Кроме тех, что на лестнице, большинство витражей поставили, когда дом перестраивался, тогда же оборудовали запасные выходы и боковое крыльцо.

Доктор Гауэрвайн поправил очки и посмотрел в окно на защищённое от ветра крыльцо.

— Окна, без сомнения, прекрасны. Но разница между самым прекрасным витражом и работами Скеллансена… это целая пропасть. Всё равно что сравнивать дикие яблоки и спелые апельсины. Маленькие сморщенные яблочки и огромные сладкие калифорнийские апельсины. И ещё, за единственным исключением, все витражи, судя по всему, созданы не позже начала двадцатого века. А Скеллансен творил уже при моей жизни.

— Вы сказали «за единственным исключением», — напомнил Негрет. — Про какой витраж вы говорите? Мог его изготовить этот Скеллансен?

— Ах да. Окно с эмалированным стеклом. Думаю, его изготовили примерно в тридцатых. Тоже рановато для Скеллансена.

— А что такое эмалированное стекло?

— Это стекло, на поверхность которого наносится краска, — объяснил доктор Гауэрвайн. — Совсем другая техника, не такая, когда сразу берут цветное стекло. — Тут он заёрзал на месте, и Негрет догадался почему. Профессор говорил об окне в номере «5W». Это комната Клем. Вот почему он туда заходил, но ничего не тронул. Он просто хотел поближе рассмотреть тот витраж. К счастью для него, Клем этого не услышала, и миссис Пайн тоже не поймала его на слове.

Он откашлялся.

— Так что, миссис Геревард, я совершенно уверен, что эти витражи изготовил не Скеллансен. Но вернёмся к нашему герою. История, которую я хочу рассказать, началась, как и многое в Нагспике, с контрабанды. Некий контрабандист состоял в команде прославленного Дока Холистоуна, и ему нужно было передать одну секретную новость. Он отправился к стекольщику, который имел дело с чужими тайнами.

Негрет встретился глазами с Сирин. Прославленный Док Холистоун, который некогда владел этим домом. Случайного совпадения быть не могло.

— Для тех, кто не знает, — продолжил доктор Гауэрвайн, — Док Холистоун погиб тридцать четыре года назад во время неудачного побега, подробности которого и по сей день толком не раскрыты.

Сирин нахмурилась. Негрету стало интересно, что же в этих словах заставило девочку насторожиться. Историю Дока Холистоуна знают все.

— Вроде как в том деле были замешаны агенты компании «Дикон и Морвенгард», а также нагспикской таможни, которая, можно сказать, была отделением «Дикон и Морвенгард», так что неудивительно. Это объясняет, почему контрабандист примчался в мастерскую Скеллансена в полной панике, опасаясь за свою жизнь. Он знал правду, которую нужно было открыть миру. Но сам он этого сделать не мог. Он не хотел, чтобы «Дикон и Морвенгард» пустили своих людей за ним по следу. Не мог бы Скеллансен найти кого-то, может, какую-то газету, где захотели бы написать, что на самом деле случилось с Доком Холистоуном?

Что ж, Скеллансен выслушал историю, и у него родилась одна задумка. Он расскажет правду сам. Сделает витраж, на котором изобразит, что случилось с Доком Холистоуном, когда тот попал в руки агентов «Дикон и Морвенгард», причём поместит витраж там, где его точно увидят. Скеллансен как раз согласился изготовить по поручению мэра витраж для городского архива, поэтому решил запечатлеть на нём историю контрабандиста. Готовилось торжественное открытие, и даже если «Дикон и Морвенгард» пришлют кого-то из своих пособников, чтобы уничтожить витраж на следующий же день, тысячи людей увидят его хотя бы раз. Витраж снимут фотографы, о нём напишут журналисты всего города. Идеальный план. Скеллансен стал делать наброски в ту же минуту, как контрабандист вышел из мастерской.