Задыхающаяся, клокочащая английская речь с задних креселстала привлекать пассажиров, на нас оборачивались. Того и гляди, вместо Крымамы окажемся в милиции. Я закрыл Патрику глаза и рот ладонями:

– Спи, спи, дружище. Он все еще рычал:

– Fuck, fuck, fuck yourself… fuck myself… fuckingworld, – но все тише и тише.

Наконец зажглось табло – что-то насчет курения илипривязывания, насчет привязывания недокуренных окурков или выкуриваниянезатянутых ремней. По проходу прошла стюардесса, говоря со смехом:

– Кто здесь босой, товарищи? Там мамаша однабеспокоится.

Люк еще не закрыли, и в нем стояло небо темно-синегосеребра, и плыло молчание, как вдруг… Вдруг, естественно, послышалисьдогоняющие крики, отбивающийся крик пьяного мужчины, забухало по трапу, и всамолет ворвался собственной персоной Алик Неяркий, весь в слезах. Обычноневозмутимое лицо центуриона теперь было похоже на физиономию тетки Параскевы,у которой тесто убежало. Такие метаморфозы в хоккее, между прочим, возможны.Защитник Рагулин, например, когда «ледовая дружина» проигрывает, становитсяпохож на пилота тридцатых годов Гризодубову.

Алик бросился на нас всем телом, целовал и рыдал: – Чуваки!Я уже до «Ударника» доехал и вдруг подумал – неужели я вас булавками проколол?Что-то, думаю, Патуля наш сморщился, когда я ему знак дружбы вручал. Чуваки, дая чуть с Каменного моста не сыграл! Больно, френды? Дайте-ка я выну иголки этиебаные! Не бойтесь, я стажировку проходил по мелким травмам. Есть! Так лучше?Плюнь мне в харю, Арик! Плюнь! Я вам полбанки притаранил, мальчики, дети моиродные, голуби мира и весны! Зойка-оторва, что нам минтяру строчила, сдай,говорит, их в оперативку, получишь повышение, поженимся. Ах ты курва, говорю,скорей ты с целкой своей попрощаешься, чем Алик Неяркий за сраную звездочкукорешей заложит! Убью! Убью и тебя, и себя, и самолет этот убью, и «Аэрофлот»,и САС,и КЛМ!…

Страшные эти угрозы не вязались с испуганным видомбомбардира. Он явно трепетал перед приближающейся стюардессой. Тогда я свалилего на свое место, а сам пошел к стюардессе навстречу.

– Пшепрашем, пани, это наш аквалангист, отстал отэкспедиции в связи с родами сестры, а дело не ждет, потому что гастроли исъемка, а все расчеты идут на валюту!

Пачка десяток, вытащенная из-за пазухи, подкрепилааргументы. Стюардесса молча кивала, с ужасом глядя, как Алик гугукался сПатриком, как он доставал из карманов и отправлял в рот американцу кусочкибелой рыбы, оливки, огурчики, салат, комочки майонеза. Совершенно ясно было,что все это он сгреб с чужого стола в каком-то ресторане.

– Не надо бояться, – прошептал я. – Этотукрепляет в том веру в человека.

Так или иначе, но мы взлетели втроем. Товарищи мои сразу жезагудели во сне, как дополнительные реактивные двигатели, а я еще некотороевремя смотрел в окно, пока самолет не вошел в свои излюбленные края, впространство над бесконечной рыхлой пустыней, где бродят сны.

В ту ночь па Невском возле газировки

мы кантовались

автомат урчал

в обмен па медяки струилось пиво

струился квас

лимонная урина

струилась также

Автомат пенял

на злую участь – отпускай мол пойло бродячималкоголикам и шлюхам

подыгрывай страстям

рядись в личину дешевой липкой горе-газировки

хотя задуман был ты при рожденье

как вдохновенный гибкий леопард

Мы хохотали думая о страшном

мы хохотали думая о черном

а ночь была светла традиционно

и мы смеялись дуя лимонад

Какая право общность интересов

содружество умов

единство жестов

мигалки желтые в листве адмиралтейской

мигали нам

А город наш был пуст

лишь «кузьмичи» взволнованной толпой –

все лысины священные и брюки

великий галстук

праведный жилет

честнейшие ботинки –

прошли твердя что в городе порядок

что город спит он спит всего лишь спит

устав от диких тайн полярной ночи

Вот это хохма – попка на плече

посол Демократической Гвинеи

и грек из Петербургской Иудеи

Баварской Академии сочлен

танцовщица поэт скрипач арфистка

лиса Алиса

добрый мистер Тоб участник поражения в Дюнкерке

без прав на жительство

с блохой на поводке

Мы хохотали вдоль по перспективе

к Московскому вокзалу

кони Клодта смеялись с нами

бронзовые пасти беззвучно открывались

комья кала в Фонтанку падали

беззвучные круги собой рождая

Всем мраморным лицом

был город этот слеп

но все ж он что-то видел

быть может тишину

дрожал тревожно скрытно

смотрел в портьеру в щель

всем мраморным лицом смотрел на Пустоград

в преддверье оккупации

Ах так

наш город оккупирован

сознайтесь

да ждем врагов с минуты па минуту

да признаюсь печально но

отныне

не стоит пи копейки наша жизнь

Давайте будем до конца правдивы

в любой момент на улице прихлопнуть

вас могут гражданин

а женку вашу

в любом подъезде взводом отдерут

Но где ж они

пока пе появились

но кто они

могли б не задавать таких вопросов диких и бесплодных

гласящих о банальности ума

Вам хорошо острить как пожилому Ослу Козлевичу

в замшелых брюках

на вас ведь не позарится никто

а мне куда деваться

Многодетный

отец я с внешностью красивой сучки