Патрик выиграл точно такую же сумму, как и я, 2680 рублей 97копеек, и, по моему примеру, засунул всю кучу себе за пазуху. Мы заплакали отсчастья и обнялись, прижались друг к другу своими деньгами.

На улице Патрик поинтересовался, где находится ближайшееотделение милиции.

– Я хочу попросить в Москве политическогоубежища, – пояснил он. – Мне нравится этот уголок земли.

Тут на него навалился, раскручивая в разные стороны лукавыеглазища, любимец столицы Алик Неяркий.

– Вуд ю лайк одну бабешку? Я тебе, Патуля, вумен нашел,закачаешься! Все умеет, олл кайндс оф лав, зуб даю!

– Сейчас не до баб! Я на пороге поступка! Прославлюсьпо телевиденью, головой вниз с Останкинской башни! Эксгибиционизм старогоамериканского стукача! Много лет я стучал в ФБР на своих друзей Эдварда Олби,Джона Ап-дайка, Арта Бухвальда и Боба Хоу для того, чтобы получить разрешениена выезд в мир социализма! Где тут милиция?

– Вот она, милиция, – сказал Алик Неяркий ипоказал удостоверение старшего лейтенанта МВД.

Американец закружился вокруг фонарного столба.

– Гой ты, Русь моя, родина кроткая! – кричалон. – Мосты, мосты, наведем мосты! Наведем, а потом сожжем мосты икорабли!

Между тем Зойка-дура и Афанасий Восемь На Семь все носилисьвокруг ипподрома, собирая гостей. Набралось вроде бы человек сто и отправилисьв такси и левых машинах куда-то вроде бы в Измайлово, или в Чертаново, или вХорошово, а может быть, и в Черкизово… О эти красные деревеньки боярина Кучки,сколько похабели вершилось на ваших холмах еще с тех времен, когда рыскал здесьпес– выжлец и бесчинствовала древнейшая русская нимфоманка, княгиня Улита!

Наша компания зафрахтовала военную машину-амфибию. Тамвнутри, в темноте, под защитой добротной уральской брони шла какая-то копошня ипоиски стакана. Стакана, конечно, не нашли и дули из горлышка. Там я отключилсяот действительности, улетел куда-то в окололунный край, где витал без снов ивоспоминаний.

Очнулся я от блеска кафеля, черного, голубого, белого.Передо мной на коленях стояла Зойка-дура, с голым животом и обрывками лифчикана ее отменнейших шарах. Бушевала

вода, и в брызгах возле кранов светились маленькие радуги, аЗойка-дура с замаслившимися глазами мудрила над моей дудкой, то изображаяфлейтиста или кларнетиста, то пряча ее в сокровенные места и застывая свыражением жадины-говядины.

Вздох сожаления вылетел из ее груди, и шары как будто опали,когда концерт волей-неволей закончился. Она села на коврик и, свесив своикосмы, забормотала что-то невнятное, индюшиное.

Вошел Патрик и присел на краешек ванны.

– Мур-р-р, – пропела Зойка-дура и подползла к егоногам. Глаза ее снова замаслились. – Мур-мур… еще одна красная шляпка…мур-р-р…

В дверь просунулся Афанасий:

– Академик, ты срочно нужен!

Я вышел из ванной, и он цепко схватил меня за локоть.

– Неплохая квартирка, а? – Он заглянул мне вглаза. – Вот удобство разобщенных санузлов: ты моешься, а товарищ хезает,и никому не противно. Вот погоди, осенью распишемся, обставимся, пока ведь унас ничего нет, кроме трех шкур медвежьих, подарок любителей песни изЗаполярья. Тексты мои теперь нарасхват, старичок. Ваше времечко кончилось,теперь мы, маленькие, пошли в ход! Осенью приходи на пироги! Ой, Зойка у менямастерица по пирогам! Слушай, Академик, ты очень заносчив, а я вот к тебе вдрузья набиваюсь, мог бы ведь передать тебя соответствующим органам, а вместоэтого соавторство предлагаю: давай оперетту наваляем под моим именем? Междупрочим, Академюша, тебя ищут! Вздрогнул! Ха-ха-ха, Академик боится! Не бойся,тебя ищет твоя жена, вернее, мать троих детей, как она назвалась. Кроме того,звонила Мариан – кто такая? – а этого профессора, что сейчас в ванной зубычистит, ищут из американского посольства и из «Интуриста». Это еще не все,Академик… Прости, ты случайно не еврей? Что-то волосы у тебя вьются. Дай гляну.Э, нет, не еврей, волжская это куделя, наша волжская… Да, вот еще, звонили изЗагорска две монахини, очень просят их не искать. В общем, я всем дал свойадрес, скоро все сюда явятся. Ну пойдем-пойдем, Академик, к гостям. Там всемузыку слушают.

Афанасьевские гости изображали из себя духовную элиту.Играла музыка, конечно, что-то старинное. Оказалось, что для Афанасия музыкакончилась в восемнадцатом веке. Такую фразу я уже слышал, и не от одногомосковского сноба.

Что ж, пусть они так говорят, лишь бы слушали музыкуевропейских храмов. Авось хоть что-нибудь изменится в поросячьей хрюшке от этойдолгой музыки. Она ведь не испортится от грошовой московской моды.

Вот она раскачивает, мерно раскачивает твою лодку, и тыотплываешь сразу в несколько мест, сразу во все свои года, и в прошлом ты невидишь тоскливой напраслины, но только грустное очарование, и плывешь черезнынешний дурной миг в тихое будущее, и даже миг этот, дурной, пьяный и стыдный,окрашивается старинным европейским очарованием.

Пластинка кончилась, и с медвежьей шкуры, коротко всхлипнув,поднялся Алик Неяркий.

– Искьюз ми, я на минутку в ванную, зубы почистить.Афанасий подползал ко мне по другой шкуре, шептал

слюнявой пастью:

– Что, Академик, загрустил? Жрать хочется? Вот ведьжизнь собачья – в Москве после десяти куска хлеба не сыщешь, верно? Небось наЗападе-то стоит только хлопнуть в ладоши, тут же тележка с хот-догом подкатит,нет? Ты в какую страну сейчас оформляешься?

– В Жопляндию, – сказал я, – а потом в НовуюМудею со столицей в Верзохе, слыхал?

Афанасий доверительно положил мне голову на колени. Вполутьме лицо его приобрело чуть ли не античные очертания.

– Мания преследования, вот что губит нашуинтеллигенцию, – вполне добродушно сказал он. – Не можем сплотиться.Я вот тебя на прямую спрашиваю – когда развалится весь этот бордель?

– На мой век в нем блядей хватит.

– А я надеюсь – через годик-другой полыхнет. У тебя нетакой оптимистический прогноз, а? Небось не меньше пяти лет даешь, верно?Слушай, Академик, правда, что сегодня на Пионерском рынке кто-то из нашихпереворачивал лотки и выкрикивал лозунги?

– Правда, – сказал я и остановил ногой катящуюсямимо нас по полу четвертинку водки. – Правда, но не совсем. Это было не наПионерском рынке, а на Белорусском вокзале, и тот бедолага кричал не лозунги, а«караул», потому что попал под железнодорожный ресторан «Митропа».

– Подробности, подробности! – воскликнул Афанасий,но я нажал опустошенной четвертинкой на его кадык, и тогда он смиренно затих.