– От Веселого-Куплета к Акробатке.

– Не валяй дурака, – проскрипел Марчелло. – УВеселого-Куплета с весны еще грыжа висит по колено, а на Акробатке в колхозе вРаменском солярку возят.

– От Веселого-Куплета к Акробатке, – повторил я иподумал, что, если эти два одра не придут первыми, тогда уже я найду где-нибудьизолированную кабинку.

– Поставь за меня рубль, Марчелло, я тебе потомотдам, – попросил я.

Игрок кивнул и отошел, не изменившись в лице, но потомобернулся и внимательно на меня посмотрел, – видно, все-таки я посеялсомнение в его набриолиненной голове.

Сортир вдруг опустел: все заспешили к кассам. Я встал состульчака и подошел к зеркалу.

…Я, я, я… что за дикое слово!

Неужели вон тот – это я?

Разве мама любила такого?…

На меня глядел очень бледный субъект со впалыми щеками иотечными подглазьями. Ему с успехом можно было дать и двадцать восемь, и сороквосемь лет. Он был несвеж, ох как несвеж, а запавшие эти щеки и длинные волосыи мерзкая бледность и сдержанно истерические губы придавали ему какую-то порочностьи как-то странно молодили, а мускулюс стердоклейдомастоидеус на шее и темныйсвитерок на костлявых плечах придавали ему даже некоторую спортивность.

На меня смотрел тип ненадежный и социально чуждый,болезненно сексуальный и мнительный тип, страдания которого гроша ломаного нестоят. Я стал внимательно вглядываться в него и вдруг понял, что он едва некричит, еле-еле удерживается от бессмысленного жуткого воя. Еще внимательнее явгляделся в его чужие глаза и тогда, закрывшись руками, бросился прочь.

Я потерял себя и разъехался в мерзкой черной кашице накафельном полу. Со стороны, из глубины сортира, я уже слышал приближающийсявой, как вдруг увидел внизу под собой босые, распухшие, неимоверно грязныеноги. Они вернули меня в мир, потому что были мои, безусловно мои, это былиименно мои собственные несчастные ноги.

Куда же МНЕ деваться с такими ногами? Ведь Я даже из сортиравыйти не могу на таких ногах!

Вдруг распахнулись двери, и накатила шумная волна рыканья,хрюканья, хохота и матюкалки. Мужики орали во всю глотку, в сердцах швыряли напол пачки билетиков, срывая пуговицы, вынимали аппараты.

– Эй, эй, да ты в карман мне не нассы!

Из отрывочных возгласов я понял, что первым в заезде пришелВеселый-Куплет. Новость эта, как ни странно, очень взбодрила меня, я и думатьзабыл о всяких ужасах. Я толкался среди игроков и без страха, а, напротив, сюмором поглядывал в зеркало, где терся в толпе чрезвычайно близкий мненезнакомец. Потом я увидел в зеркале, как к нему, то есть ко мне, приблизилсяМарчелло.

– Держи, – он протянул мне голубой билетик «отВеселого-Куплета к Акробатке», – ты начал, я завалился. Рубль с тебя.Между прочим, этого мерина, кажется, никто не играл, кроме тебя. Ты знаешь, я исам часто ставлю против конюшни, но по точным сведениям конюшня сегодня неиграет. У них вчера было партсобрание, Ланг разоблачил Медовуху, был дикий хай.Сегодня все начистоту – Буденный в ложе, оркестр милиции – сегодня должныприходить битые фавориты, а если прибежит еще и Акробатка твоя, я съем своиочки. – Он произнес все это на одной интонации, стоя в фиксированной позес мундштуком и струйкой дыма, а я топтался рядом, глупо хихикая. – Нухорошо, пойдем в ложу, Академик.

– Да я, вот видишь, без ботинок… неудобно как-то…

– Не валяй дурака. Ты должен сам увидеть, как Акробаткаотвалит копыта на втором вираже.

В ложе было весело, там теснились подвыпившие киношники,травмированные спортсмены, сдержанные князья-фарцовщики, нищие писатели,несколько милых баб – вся публика более-менее знакомая мне по кабацким похождениям.Не разглядев еще всех, я почувствовал вдруг волнение, близость встречи и вследующий миг увидел рыжую красавицу Алису.

– Привет, – сказала она. – Вот и вы!

Она прищурилась и смотрела так, словно ждала от менякакого-то решительного шага. Вот здесь, прямо здесь, в ипподромной ложе, у всехна глазах? Я растерялся.

– Что ж тут особенного, – буркнул я. – Я какя.

– Я и говорю – вы как вы, – весело сказала она итут же потеряла ко мне всякий интерес.

Вниманием ее завладел очередной любовник, записной московский«ходок», то ли эстрадный певец, то ли международник-гэбэшник.

Ревность взорвалась во мне и озарила все краски мира. Яувидел зеленый овал травы и скользящие пятнышки разноцветных ездовых камзолов,лоснящиеся хребты и крупы лошадей, горящие под солнцем окна Москвы, и кучерявыеамурные облака, и трубы милицейского оркестра, и белый китель легендарногоусача, и Первую Конную, и Первую пятилетку, и Первую мировую войну, и весь этотпервый бал.

– Эй вы, не злитесь! – сказала Алиса из-за спинысвоего партнера. – Познакомьтесь лучше с моим мужем. Это известныйконструктор тягачей.

На меня смотрел человек средних лет, пышущий здоровьем исилой, похожий на астронавта Дэвида Скотта. Вот настоящий мужчина, подумал я,настоящий герой, не чета всем ее ебарям, этому дешевому московскому сброду. Да,я почувствовал симпатию к лауреату Фокусову, моему сотоварищу по любви кАлиске.

– Рад познакомиться, если мы еще не знакомы, –сказал я, давая ему возможность не вспоминать о коктебельских бесчинствах.

– Я тоже рад, – сказал он, со сдержаннойблагодарностью эту возможность принимая.

– Мы с вами как-то играли в теннис, – соврал я,чтобы

сделать ему еще одну приятность.

– Когда? – удивился он.

– Сразу после прогона на Таганке и перед ужином в«Узбекистане». – Теннис, Таганка, суп-лагман в «Узбекистане»… –плейбойский московский набор. Упущена, правда, еще финская баня. Скосив глаза,я увидел, что гэбэшник-международник поглаживает Алису по попке.

– Простите, не помню, – смутился Фокусов.

– Я видел одно ваше детище, – сказал я. –Внушительная штука.

Пальцы Алисы, я видел, скользили по бедру смазливогоподонка.

– Спасибо, – расцвел Фокусов. – Я, знаете ли,всегда

скучаю по ним. Если бы не жена…

– Понимаю, понимаю…

Я заметил, что у Алисы полуоткрылся рот и полузакрылись глаза,а эстрадник-гэбэшник-международник чуть-чуть оскалился: должно быть, те легкиеприкосновения напомнили им очень многое.