Хорошо, я знаю, что ты запомнишь мои рассказы о нем. Он имел обыкновение повторять, что мужчина должен быть feo, fuerte, y formal. Да, твой дед не уставал повторять это. Мужчина должен быть некрасивым, сильным и правильным. Помимо всего прочего, он должен быть правильным.

Это случилось какое-то время тому назад, когда я вовсе не был стариком, какого ты видишь перед тобой сейчас. В то время я был весьма элегантным…

Нарсисо похихикал над прочитанным.

Это смешно, я знаю, но это правда. Теперь я не люблю принимать ванны, но в то время я был un catrín[269], поверь мне.

Нарсисо наклонил голову и рыгнул.

Так ты можешь поверить этому? Хорошо. Ну так, твоя мать и я жили как муж с женой больше двадцати лет, потому что дали друг другу слово, что так оно и будет, и это иногда кажется глупым. Особенно если кто привык к жизни в деревне, подобно твоей матери. Это всегда вызывает проблемы. Но такой уж она пришла ко мне, твоя мать, – со своими деревенскими замашками.

Конечно, у нас были ссоры. Ну как им не быть. Ссоры бывают всегда. Но мы по крайней мере верили в честь и достоинство. Не так, как сейчас, когда все верят во что угодно. Тогда все мы, и мудрые, и глупые, верили, что существует нечто, удерживающее нас от превращения в собак.

А вот чего я тебе никогда не говорил… Когда я повстречал твою мать, то не мог ни о чем думать, кроме как о собственном удовольствии. И в этой слепоте, сын, был зачат ты. Твоя мать сказала мне, что она носит ребенка, и я собрал свои вещи и, не оглядываясь, отправился в дорогу, надеясь в конце концов добраться до своей родной страны, до Испании. Я бросил твою мать и сбежал.

Нарсисо оперся о стол, спрятав лицо в руках.

О, мне следовало ожидать, что ты так на это прореагируешь, сын. Я так же стыжусь себя, как стыдишься меня ты. Но подожди, дальше дело пойдет лучше. Не ставь на мне крест.

Теперь Нарсисо сосредоточился на огромном комаре, летающем по комнате.

Когда твой дед узнал, что я бросил женщину с ребенком, он дождался, когда мы с ним после обеда остались одни, как сейчас мы с тобой, и сказал следующее.

Нарсисо поднялся с места, нервно складывая газету.

Он сказал, Элеутерио, мы не собаки! Это было все, что он сказал. Мы не собаки. И мне стало так стыдно от его слов, что я немедленно понял, как мне следует поступить.

Газета Нарсисо резко опустилась на плечо Элеутерио.

Не надо бить меня, сын, хотя я и заслуживаю этого. Было непросто убедить такую гордую женщину как Регина, выйти за меня замуж. Поначалу она не желала меня видеть, и кто посмеет упрекнуть ее в этом? Но, вероятно, потом она осознала, что если не выйдет за отца своего ребенка, то ее жизнь будет очень трудной.

Довольный Нарсисо вернулся на свое место и снова погрузился в газету.

Но, слава богу, она в конечном счете простила меня, и мы с ней поженились. И только годы спустя – ведь тогда я ничего не сказал ей, спустя много-много лет, она узнала, о том, что это ее свекра она должна благодарить за то, что он спас ее честь, человека, которого она ни разу так и не повстречала, человека, живущего по другую сторону океана.

И тут Нарсисо от души зевнул.

Мы не собаки. Мы не собаки, – продолжал Элеутерио. – Ему достаточно было сказать это, и я вернулся и выполнил свой долг человека достойного. Так в тот день я из собаки превратился в такого человека, каким и должен был стать.

Неожиданно Нарсисо поднял глаза и встретился с отцом взглядом.

Прислушайся к моему опыту, мысленно повторил Элеутерио. Нарсисо моргнул. Значит, он достучался до своего мальчика! Мы Рейесы и должны вести себя как Рейесы. Пообещай мне, что всегда будешь помнить об этом, сын. Обещаешь?

Отец смотрел на него столь пристально, что Нарсисо почти поверил в то, что в нем еще остались проблески разума. Но с другой стороны… Нет, наверное, он просто страдает несварением желудка.

Я хочу спросить, а следует ли мне рассказать твоей матери, что я стал свидетелем?..

Элеутерио остановился, не додумав мысль до конца, и преувеличенно заморгал, эта нервная привычка осталась у него со времени жизни в Севилье, где он провел свою молодость. Он очень хорошо помнил о том, что его болтовня доставила ему некогда кучу неприятностей. Позволь мне теперь отклониться от хода этой истории, потому что такие обходные пути часто оказываются главной целью путешествия.

До конца его дней у Элеутерио сохранилась привычка нервно зажмуривать глаза, словно в них попало мыло. Это потому, что его глаза кое-что помнили. Убийство. Да, убийство! Оно произошло много лет тому назад, в другой его жизни, когда он еще обретался в своей родной стране…

В Севилье прежних времен, не наших, более пыльной, менее полной туристами, но такой же ослепляюще жаркой, Элеутерио Рейес работал в барах, играл на пианино, и его мелодии заставляли посетителей то грустить, то испытывать счастье. Как это часто бывает, в день убийства выплачивалась зарплата, и опять же, как это часто бывает, убийца и жертва были друзьями. Они смеялись, подталкивали друг друга, покупали друг другу выпивку, а затем, как раз когда Элеутерио заиграл жизнерадостную мазурку, бросились друг на друга словно коты, катались по полу, дрались и искрили, а затем, будто исполняя фламенко, выскочили из двери и вывалились на мостовую, оставив после себя хвост из сломанных стульев, столов и битого стекла.

У присутствующих при этом хватило ума, чтобы спрятаться или побежать за помощью. И один только Элеутерио, замерев на месте, словно лунатик, пялился на происходящее; он был от природы любопытен. Вот почему всю свою жизнь он так ясно помнил лицо убийцы. Он стал свидетелем всего: того, как они вместе пили, шутили, смеялись, затем последовал приступ гнева, как блеснуло лезвие ножа и из носа и рта хлынула пузырящаяся кровь цвета осенних георгинов. И только когда начала собираться толпа зевак, Элеутерио пришел в себя и, словно раненый зверь, инстинктивно почувствовал, что надо бежать. Но было поздно, приехала полиция.

– Кто это сделал? Кто-нибудь что-нибудь видел?

– Нет, – сказал один мудрый человек. – Я ничего не знаю, ничего не видел, даже и не спрашивайте.

Но Элеутерио, не наделенный мудростью, заговорил:

– Вот он. – И показал пальцем на совершившего это, поскольку убийца вернулся и стоял теперь среди любопытствующих. И полицейские тут же схватили парня, скрутили его и вдобавок нанесли несколько глухих ударов по его телу, этому живому барабану. А потом приказали Элеутерио пройти с ними в отделение полиции, раз уж он оказался главным свидетелем преступления.