и его арест – все это глубоко влияло на жизнь обитателей Воркуты. Забастовка только усилила напряжение и неуверенность и сделала «нормальность» еще более призрачной. Несколько шахт фактически остановились, что означало потерю дохода для тысяч незаключенных. Она нарушила функционирование лагерей, чем еще сильнее подорвала гарантированную занятость работников Воркутлага и Речлага. Потенциально она даже ставила под вопрос статус бывших заключенных в городе: многие из них считали, что тоже пострадают от разгона забастовки. По докладу осведомителя, один амнистированный заключенный, служивший в плановом отделе, якобы сказал: «Только что стало легче, а тут каторжане [sic] не работают, делают только себе хуже, да и как бы на других не обрушилось (имея в виду амнистированных)»531. Хотя заключенные и незаключенные смотрели на забастовку с разных точек зрения, все они ощущали атмосферу неопределенности, охватившую Воркуту летом 1953 года.

КОМИТЕТЫ И КОМИССИИ

Хотя абсолютного единства не наблюдалось, быстрое распространение забастовки по всему Речлагу показывает, насколько хорошо она была организована и скоординирована. В каждом отделении неформальное правительство заключенных координировало их действия, обменивалось информацией внутри лагерного отделения и высказывало требования. Фундаментом для лидерства в среде заключенных служили подпольные националистические организации, чье влияние в послевоенном ГУЛАГе все возрастало. Такие организации, обычно созданные по национальному признаку в послевоенный период, тайно действовали во многих лагерях, помогая заключенным выживать и защищая от врагов: жестоких лагерных служащих, заключенных-осведомителей, преступных группировок и других националистических организаций. В Речлаге такие структуры существовали давно, хотя редко выступали координаторами открытого массового сопротивления. В контексте экстраординарных событий лета 1953 года руководители этих организаций выступили во главе забастовки. Участник забастовки Йозеф Шолмер вспоминал: «Конечно, забастовка стала возможной только потому, что уже существовали подпольные группы сопротивления. <…> Они предоставляли кадры и необходимый технический фундамент для наступательных действий всякого рода <…>. На протест работал тщательно выстроенный механизм, и можно было положиться на его бесперебойную работу»532. Хотя организациям заключенных пришлось спешно адаптироваться к управлению забастовками, их опорная конструкция существовала уже не первый год.

Многие черты этих организаций остались неизменными вопреки новым условиям, в которых они теперь действовали. Руководство на протяжении всей забастовки по-прежнему соблюдало конспирацию и секретность. Многие участники не знали, кто на самом деле руководит забастовкой. Например, Александр Угримов признается в своих мемуарах, что в начале восстания имел лишь смутное представление о том, кто стоит во главе протестной акции. Он утверждал: «Наших руководителей я так никогда всех и не увидел. Говорили, что в центр входили представители различных национальностей, что главным был какой-то полковник-поляк из того этапа [из Песчанлага]»533. Подпольные руководители не обращались к заключенным напрямую, а назначили связных, которые распространяли их приказы по всему лагерному отделению534. Но было одно важное отличие от работы комитетов, о которых говорилось в цитате выше: руководство забастовкой не состояло из представителей одной национальности, а обычно инкорпорировало участников разных национальных организаций. Так подпольные организации взаимопомощи адаптировались к новым условиям.

По мере развития забастовки комитетам становилось все труднее балансировать приоритеты: во-первых, советоваться и принимать решения о том, как должна развиваться забастовка; во-вторых, доводить решения до массы заключенных и убеждать их следовать этим решениям; в-третьих, соблюдать секретность среди лидеров подпольных организаций, чтобы лагерная администрация не узнала о них слишком многого. Эти приоритеты вступили между собой в конфликт, особенно с тех пор, как заключенные начали активные переговоры с начальством. Если бы реальные руководители забастовки вступили в переговоры, они бы раскрыли себя и свои подпольные организации, строившиеся годами. В некоторых случаях забастовщики были готовы взять на себя этот риск. Например, в 10‑м лагерном отделении одного из важных «подпольных» лидеров забастовки Эдуарда Буцу убедили раскрыть себя в качестве лидера забастовки и представлять заключенных на переговорах535. Но чаще для представительства на переговорах назначали отдельный «официальный» стачечный комитет. Эти комитеты обычно составлялись из лиц, готовых демонстрировать полную лояльность советской системе, а не из более радикальных заключенных-националистов. Например, в 3‑м лагерном отделении стачечный комитет возглавлял В. Д. Колесников, бывший офицер госбезопасности, осужденный весной 1953 года и просидевший в лагере до начала забастовки только двадцать семь дней. Заключенные считали его бывшим полковником ВВС, и благодаря своей репутации он был избран в главы стачечного комитета вопреки собственным возражениям536. Колесников вел переговоры с властями, а истинные лидеры забастовки оставались в подполье.

Подобная стратегия отражала прагматизм лидеров забастовки. «Официальный» комитет позволял националистическим организациям соблюдать некоторую степень секретности. Но в такой стратегии существовали свои риски. Назначая умеренных по взглядам заключенных в «официальный» комитет, подпольные руководители создавали среди узников альтернативный центр власти. Со временем между двумя комитетами нарастал конфликт. Историк Владимир Козлов точно описал управление заключенными как «двоецентрие»537. Вообще говоря, подпольные лидеры обычно подталкивали забастовку в более радикальную сторону, тогда как официальные стачечные комитеты были умереннее и уступчивее. Такая ситуация отражала не только сложность организаций заключенных, но и разнообразие взглядов в их среде.

«Официальные» стачечные комитеты заключенных были созданы в основном в последние дни июля, когда с заключенными начали встречаться представители Москвы. Хотя заключенные настойчиво требовали, чтобы в Воркуту на переговоры с ними приехал член ЦК, к ним прислали группу, состоявшую в основном из сотрудников МВД. Так называемую московскую комиссию возглавлял генерал армии Иван Иванович Масленников, долгое время занимавший должность заместителя министра внутренних дел СССР. Из двенадцати членов комиссии восемь были сравнительно высокопоставленными служащими МВД СССР, в частности начальник Тюремного управления МВД М. В. Кузнецов, ранее возглавлявший комиссию, которая встречалась с заключенными во время стачки в Горлаге. Другими членами комиссии были представитель Прокуратуры СССР М. Д. Самохин, замминистра внутренних дел Коми АССР Ногинов, начальник Речлага Деревянко и командир местного подразделения военизированной охраны Миронов538. Хотя в комиссии присутствовал один представитель Прокуратуры СССР (органа, предназначенного в первую очередь для контроля над соблюдением законности), она состояла в подавляющем большинстве из чиновников МВД и ГУЛАГа. Этот факт означал, что ее создали не для серьезного расследования жалоб заключенных, а для того, чтобы быстро и решительно покончить с забастовкой.

В течение двух дней 29–30 июля, когда эта комиссия встречалась с заключенными, в каждом отделении разыгрывался примерно один и тот же сценарий. Масленников и члены комиссии входили в зону и просили заключенных высказать свои жалобы. После того как заключенные собирались на открытом пространстве, комиссия зачитывала им подготовленную речь. Она объявляла, что прислана из Москвы и ей «поручено разобраться на месте со