между бастующими заключенными и лагерной администрацией присутствовал во все время забастовки почти во всех отделениях, поскольку обе стороны считали безопасность главным приоритетом522. Готовность к сотрудничеству показывает, что многие из акторов по обе стороны колючей проволоки не ставили задачу добиться самых радикальных целей любыми способами. Ввиду непростой политической ситуации в стране ни одна из сторон не хотела слишком высоко поднимать ставки в этом конфликте. Это соображение особенно касалось заключенных. Если бы они нарушили технику безопасности и допустили аварию, этот факт дискредитировал бы аргументацию их представителей, будто бы забастовка – акция лояльных советских граждан во имя интересов законности.

По сути, ни одна из сторон конфликта не была настолько монолитна, как ее руководители хотели бы внушить другой стороне. Подавляющее большинство заключенных в шести бастующих лагерных отделениях поддерживало забастовку, но некоторые предпочли покинуть зону, чтобы не участвовать в ней. Каждый день лагерная администрация уговаривала заключенных, которые не поддерживали забастовку, покинуть зону. Забастовщики, не желая иметь в своих рядах несогласных, обычно позволяли этим людям уйти. Судя по мемуарам заключенных, у них имелось много причин не участвовать в забастовке. Угримов пишет: «На этот призыв отозвалось немало зэков, начальников производства, людей, держащихся прежде всего за свои теплые места, стукачей и просто шкурников и трусов. Может быть, и те, которые твердо были уверены, что все это – провокация со стороны лагерной администрации, которая обязательно кончится жестокими репрессиями; а также и те, которые не связаны были с товарищеским рабочим коллективом бригады»523. Итак, существовал целый ряд людей, которым было что терять при участии в забастовке, – привилегированные, начальники, осведомители и просто те, кто считал забастовку ошибочной. Угримов также выделил тех, кто не чувствовал солидарности с другими заключенными, потому что не работал бок о бок с ними. Несмотря на то что солидарность узников в общем выросла в особых лагерях из‑за повышенной концентрации определенных категорий заключенных и повышения шанса на выживание, контингент заключенных все еще делился на разные группы по национальности, роду занятий и позиции в лагерной иерархии. Подобные деления часто подрывали единство во время забастовки.

Даже среди заключенных, оставшихся в зоне, не все поддерживали забастовку. Оперативники МВД в Речлаге по-прежнему получали регулярные рапорты о забастовке от заключенных-осведомителей. Типичное донесение анонимного агента от 25 июля начиналось так: «Инициаторами событий во 2‑м лаготделении являются заключенные, прибывшие из Караганды. „Штабом“ саботажа является 41 барак, а главой саботажа – польский полковник Кендзерский»524. Подобные донесения позволяли лагерной администрации отслеживать ситуацию в лагере и выявлять зачинщиков. Их достоверность, очевидно, сомнительна, но сам факт того, что заключенные-агенты продолжали посылать донесения оперативному отделу во время забастовки, свидетельствует о том, что заключенные были далеки от полной солидарности.

Незаключенные со своей стороны тоже не были едины в своем противостоянии забастовке. Это и неудивительно, учитывая разнородность городского населения Воркуты. В городе жили тысячи служащих шахт и лагерей, существовавших за счет эксплуатации труда заключенных, но жили и тысячи бывших узников, бывших военнопленных и спецпоселенцев, которые некогда содержались за колючей проволокой. Из донесений осведомителей, написанных во время забастовки, несмотря на их проблематичную природу, видно, что отношение к забастовке варьировалось от резкого неприятия до полной поддержки525. Часто встречались эмоциональные высказывания против забастовки, даже среди групп, от которых можно было ожидать симпатии к заключенным. Один этнический немец-спецпоселенец, по словам осведомителя, сказал: «Пусть они даже неправильно осуждены, но устраивать забастовку – это недостойно советских людей, надо организаторов забастовок просто повесить». Другой бывший заключенный сказал: «Забастовка – преступление. Думаю, что с ними будет так же, как в свое время было с троцкистами: выведут всех на кирпичный [завод, место расстрелов в 1938 году] и расстреляют». Некоторые критиковали местную администрацию за мягкую реакцию на забастовку. Один инженер-спецпоселенец якобы сказал: «Большая вина в этом произошедшем на местном руководстве, которое не сумело вовремя и быстро локализовать появление недовольства и изъять зачинщиков»526. Некоторые явно опасались, что заключенные могут вырваться из зоны и напасть на незаключенных. Один бывший заключенный сказал: «В городе страшнее стало жить. Вдруг каторжане [sic] силой вырвутся из зоны и нападут на мирное население»527. Таким образом, многие бывшие узники высказывались резко против забастовки.

Но другие незаключенные демонстрировали явную симпатию к бастующим заключенным. Таков был общий вывод рапорта, подготовленного заместителем министра внутренних дел Коми АССР Николаем Ногиновым, одним из первых посторонних чиновников, прибывших в конце июля на место событий. Ногинов отметил, что «большинство жителей из числа бывших заключенных и спецконтингента к действиям лагерников относятся сочувственно». Один бывший заключенный с Западной Украины якобы сказал: «Собственно успехов нет, есть только небольшие послабления в вопросах быта. Но „хомут“ остается хомутом. Правда, во всем этом имеется выгода, видимо, выигрыш, заключающийся в том, что практически мы видим нашу силу в единении и вынужденность властей поступиться перед этим». Для этого бывшего узника забастовка была решающим событием, которое могло показать заключенным, чего они смогут добиться коллективными действиями. В поддержку заключенных особенно часто высказывались в городских районах с повышенной концентрацией бывших узников. Некоторые сотрудники местного управления МВД боялись, что жители одного района (Рудника) настолько озлоблены против солдат и офицеров охраны лагеря, часто их задиравших и провоцировавших драки, что могут воспользоваться забастовкой для сведения личных счетов528. Скорее всего, готовность незаключенных вынести забастовку за пределы зоны преувеличивалась, но все же видно, насколько забастовка усилила во всей Воркуте социальное напряжение, которое и раньше периодически прорывалось во вспышках насилия.

Другие незаключенные демонстрировали поддержку протеста, но не всегда в активной форме. По отчетам милиции, некоторые шахтеры указывали на то, что другие шахты уже закрылись, и призывали своих заключенных товарищей по работе бастовать. Другие сами пытались покинуть рабочие места из солидарности с забастовщиками, но городские власти запрещали подобное529. Впрочем, симпатия к забастовщикам редко переходила в активную поддержку. Многие незаключенные просто передавали сведения о ситуации на других шахтах и в других частях лагеря, и эта коммуникация способствовала распространению забастовки на другие лагерные отделения530. Другие компенсировали пьянством свободное время, образовавшееся у них из‑за простоя шахт и предприятий. Местные власти критиковали такое поведение, но следует с осторожностью приписывать ему политический смысл. В целом случаи активной поддержки среди незаключенных, похоже, бывали редки.

Общей реакцией незаключенных на забастовку была тревога. Воркута, как и другие города и поселки по всему Советскому Союзу, с весны 1953 года была охвачена неуверенностью в завтрашнем дне. Смерть Сталина, реформы Берии