а арест ее архитектора сделал будущее ГУЛАГа еще менее предсказуемым. Для местных служащих и их начальства в московских министерствах вертикальные и горизонтальные властные связи стали еще запутаннее. Как справедливо указал историк Владимир Козлов, летом 1953 года чиновники на всех уровнях боялись потерять работу501. В советской политической системе умение считывать сигналы было важнее всего, но в новом контексте послесталинского периода стало трудно не только считывать сигналы, но и понимать, кто их посылает. К лету 1953 года администрации шахт и лагерного комплекса были практически парализованы.

ЗАБАСТОВКА 1953 ГОДА В РЕЧЛАГЕ

Именно в таком контексте началась забастовка 1953 года в Речлаге. 19 июля 1953 года, всего через девять дней после известия о смещении Берии, 350 заключенных 2‑го отделения Речлага отказались выходить на работу. Когда охранники пришли выводить их на утреннюю перекличку, заключенные остались в бараках и потребовали, чтобы к ним пришли начальник лагеря и прокурор. Когда некоторое время спустя эти два чиновника пришли, заключенные заявили, что у них есть требования и жалобы, с которыми может разобраться только ЦК КПСС. Пока не приедет представитель этого органа, они не станут работать и не позволят перевести себя в другое отделение лагеря502. Так началось одно из самых примечательных событий в истории ГУЛАГа. Вскоре забастовка распространилась на большую часть Речлага. К 29 июля, когда забастовка достигла апогея, бастовали 15 604 узника – около 40% контингента Речлага. Хотя эта забастовка окончилась ко 2 августа, она стала одним из крупнейших известных актов массового сопротивления в истории ГУЛАГа наряду с забастовками в Горлаге (Норильск) и Степлаге (Кенгир) в 1953–1954 годах.

Историки справедливо отметили, что эти забастовки были кульминацией некоторых тенденций в ГУЛАГе послевоенного периода. Уже давно среди гулаговской администрации нарастало ощущение кризиса, особенно в плане экономической прибыльности системы, которая явно снижалась. По сути, реформы Берии в марте 1953 года были во многом реакцией на эту озабоченность503. Также с конца Второй мировой войны в лагерях усиливалось сопротивление заключенных. В особых лагерях содержали многих бывших повстанцев-националистов, активно боровшихся против советизации их территорий. Ветераны Красной армии также составляли значительную долю контингента этих лагерей. Обе эти группы были гораздо менее пассивны, чем их довоенные предшественники, и хорошо подготовлены к организации разных форм сопротивления лагерной администрации. Итак, перемены в составе узников способствовали сопротивлению и значительно затрудняли лагерной администрации управление заключенными504. Обе эти послевоенные тенденции важны для объяснения скрытых причин забастовки. Но для понимания произошедшего принципиально важен и специфический контекст 1953 года505. Смерть Сталина и перемены сразу после нее подтачивали авторитет лагерных властей и усиливали среди заключенных ощущение того, что сопротивление поможет достичь конкретных результатов. Реформы ГУЛАГа поставили труд заключенных в эпицентр конфликта между министерствами, боровшимися за контроль над Воркутой и другими лагерями. Когда руководители забастовки решили прекратить работу ради улучшения своей участи, они (возможно, не зная того) нанесли местной администрации удар в одно из самых уязвимых мест. Таким образом, забастовка заключенных Речлага в 1953 году была не только кульминацией послевоенного кризиса ГУЛАГа и растущего сопротивления заключенных. Она являла собой составную часть многоуровневой борьбы за то, чтобы выработать условия послесталинского порядка и найти в нем место каждому участнику. С этой точки зрения забастовка выглядит не простым конфликтом между двумя противостоящими сторонами, а сложным событием, выявившим глубокие противоречия внутри сообществ заключенных и незаключенных.

НАЧАЛО И РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЗАБАСТОВКИ В РЕЧЛАГЕ

350 заключенных, отказавшихся выйти на работу 19 июля 1953 года, были новичками в Речлаге. Они принадлежали к группе, переведенной из Песчанлага близ Караганды в попытке положить конец тамошней волне беспорядков, произошедших в 1952 году506. В такой переброске «смутьянов» между лагерями не было ничего необычного – такова была стандартная практика. Членов организаций заключенных переводили из лагеря в лагерь, чтобы пресечь их подпольную деятельность. Не было ничего необычного и в том факте, что так называемых «песчанлаговцев» после их прибытия в Речлаг три недели держали в «карантине», то есть в сравнительно изолированной секции 2‑го лагерного отделения, и не выводили на работу. Необычным было то, что, когда им назначили работу в шахте № 7, вся эта группа заключенных отказалась выходить на перекличку.

Начальник Речлага Деревянко, который встретился с этими заключенными в первый день забастовки, с опаской отреагировал на их требование организовать визит члена ЦК КПСС. Как опытный чиновник, он имел для этого веские причины507. Меньше двух недель назад объявили о снятии Берии, и только что закончилась забастовка заключенных в Горлаге, о которой Деревянко, конечно, знал508. Кроме того, ранее он сталкивался с актами сопротивления, но подобные массовые отказы от работы все еще случались относительно редко509. На встрече с заключенными Деревянко сразу занял примирительную позицию, а не стал угрожать суровыми мерами. Затем он связался со своим начальством и другими руководителями и попросил совета, как ему лучше всего действовать. Начальник Речлага послал телеграмму своему высокопоставленному руководителю, министру внутренних дел СССР Круглову, и запросил инструкций: как реагировать на требования заключенных. Деревянко связался с соответствующим республиканским органом – МВД Коми АССР, и проинформировал его о происходившем в лагере. Деревянко также обсудил ситуацию с секретарем обкома Коми АССР Г. И. Осиповым, который в этот момент по случайности находился в Воркуте. Осипов в свою очередь послал телеграмму председателю Совмина Георгию Маленкову, фактическому руководителю СССР после отставки Берии510. Телеграмма Осипова была, видимо, первым известием о забастовке, достигшим высшего руководства. Почти сразу же забастовка перестала быть внутренним делом Речлага, и множество чиновников оказались вовлечены в дискуссию о том, как эффективнее всего реагировать на нее.

Ответ Москвы задержался. Круглов, министр внутренних дел СССР, ответил на запрос Деревянко об инструкциях только через пять дней. Тем временем 350 песчанлаговцев продолжали забастовку. Остальные заключенные 2‑го лагерного отделения поначалу не прекращали работать, но вскоре и это изменилось. Узник Речлага Александр Александрович Угримов вспоминал о том времени: «Весь лагерь кипел как котел». Когда заключенные увидели, что лагерная администрация не реагирует решительно на забастовку новоприбывших арестантов, 22 июля она охватила все лагерное отделение. Тем утром по баракам пробежали связные, призывая заключенных не выходить на работу511. Около 1500 заключенных из двух смен отказались работать и повторили прежнее требование: прислать с ревизией члена ЦК. На следующий день, 23 июля, бастовали почти 3 тысячи заключенных – большинство контингента 2‑го лагерного отделения512.