Наступила ночь премьеры. Дэвид Ланд заказал самолет для двухсот с лишним родственников и нахлебников, которым он обещал лучшее шоу в их жизни. Что касается Роберта, создавалось впечатление, что афтепати – единственное, что заботило его и его команду. Кассовый сбор был огромным. Но кому-нибудь пришло в голову, что, если зрителям не понравится шоу, «Суперзвезда» съест всю выручку и на этом все закончится? Мои родители прилетели в Нью-Йорк, и я был очень рад этому. Отец чувствовал мою тревогу, но уверенно сказал, что, если музыку достойно исполнят, любой хороший критик закроет глаза на постановку, какой бы она ни была.

По правде говоря, музыканты сыграли не так уж и плохо. Актеры сыграли великолепно. Пожилая пара, сидевшая передо мной, после «Everything’s Alright» шепотом обсуждала, что это была хорошая композиция. Оркестр звучал не так приглушенно, как раньше, так как в крышке ямы была проделана огромная дыра. Даже были ООС (обязательные овации стоя), и Роберт закатил свою хваленую вечеринку в ресторане Tavern on the Green. Толпа подхалимов была полна энтузиазма, но лидеры мнений не осмеливались сказать, что думали на самом деле. Мы с Сарой рано покинули мероприятие.

По возвращении в отель мы оба разрыдались. Несмотря на юные годы все последние недели Сара была моей единственной поддержкой. Она была свидетелем моих отчаянных попыток найти поддержку в лице Тима или Дэвида Ланда. И она знала то, что я слишком четко осознавал. Все мои надежды, все, о чем я мечтал, было уничтожено. Было ли покончено с Бродвеем в мои двадцать три года? Следующим утром отец сказал, что, когда я вернусь домой, нам нужно будет хорошенько поговорить.

Отзывы в прессе на следующее утро были не так уж плохи. Рецензию Дугласа Уотта из The New York Daily News можно было даже назвать восторженной. Казалось, что старик безнадежно пытался угнаться за модой. «Ошеломительный, яркий, трепетный», – восклицал он, как будто зная, что эти слова появятся рядом с его именем на билборде на Таймс-Сквер. Клайв Барнс из New York Times был сдержанным в своих похвалах, назвав «Суперзвезду» лучшим британским мюзиклом со времен «Оливера!». Достижение, конечно, сравнимое с выигрышем бразильцев у лихтенштейнской команды по пляжному волейболу. Он также заметил, что постановка напомнила ему об Эмпайр Стейт Билдинг. Но все последующие обзоры осуждали нас на вечные муки. Надежда моего отца на то, что критики закроют глаза на постановку и по справедливости оценят музыку, не сбылась. Чуть позже мне пришлось дать интервью New York Times, хотя я совершенно этого не хотел. Любые мои попытки сказать то, что я на самом деле думал, спотыкались о четкую инструкцию, что я не могу подвести команду. Я защищал незащищаемое, поэтому мои слова казались полной бессмыслицей.

По правде говоря, Роберт знал, что облажался. Но он преподал мне урок, который стал моей мантрой. «Суперзвезда» должна была проехаться по всему миру и как можно скорее. Ошибочно считается, что «Кошки» стали первым мюзиклом, объехавшим почти все страны мира. Тетушка Ви сказала бы, что это ерунда на постном масле. Роберт Стигвуд первым схватился за эту крапиву и сделал это обеими руками. Он сразу же запустил грандиозную PR-кампанию. Премьера на Бродвее была объявлена триумфом по всему миру. Работавшие в британских новостных агентствах ура-патриоты едва ли давали плохим рецензиям просочиться в прессу. На каждой важной территории Роберт нашел известного театрального продюсера. К Рождеству у него в кармане было сотрудничество с Гарри Миллером в Австралии и Кеитой Асари в Японии. Европейские премьеры в Швеции, Германии, Франции и постановка в Лондоне были намечены на лето 1972 года. Он также объявил о показе в открытом Universal Amphitheatre в Лос-Анджелесе. Разница между сегодняшними и тогдашними театральными блокбастерами заключается в том, что бродвейская постановка не могла быть точно скопирована продюсерами в других странах. Все шоу были разными. Одинаковым был только план мгновенного развертывания сил.

Кроме того, Роберт придумал хитроумную уловку. Объявив премьеру на открытой площадке в Лос-Анджелесе, он заставил О’Хоргана полностью переделать шоу. И лос-анджелесская постановка оказалась куда лучше бродвейской. Огромный лифт остался но на этот раз накидка Иисуса была более правдоподобной. Представлениям под открытым небом многое прощается, но тот образ Иисуса, вырисовывающийся на фоне мерцающих огней Ла-Ла-Ленда, был действительно эффектным и любопытным ходом. В Голливуде шоу стало обязательным к просмотру. Граучо Маркс опоздал на один из показов, потому что, стоя в очереди, пристал к молоденькой официантке с вопросом, можно ли евреям смотреть это шоу.

В сложившихся обстоятельствах Роберт поступил очень разумно, разрешив каждой творческой команде самостоятельно работать над постановкой. Если бы одна из них попала в яблочко, постановку можно было бы взять за образец по всему миру. Но такого никогда не произошло. Нью-йоркское шоу было показано семьсот одиннадцать раз – не катастрофа, но все равно очень плохой результат для премьеры вещи, которая была так хорошо принята в США.

МЫ С САРОЙ были счастливы наконец вернуться домой, но, боже мой, это было так необычно. Кампания Роберта по завоеванию мира была настолько успешной, что казалось, будто мы открыли Америку. Альбом, который целый год оставался без внимания, внезапно оказался темой для разговоров и предлогом для целого вороха приглашений от почти незнакомых людей. Одно такое приглашение я получил от London Weekend Television. Они устраивали ужин в честь Леонарда Бернстайна, приуроченный к съемкам фильма «Волнения на Таити» по мотивам его одноактовой оперы. Я оказался сидящим рядом с самим Бернстайном и прямо напротив премьер-министра Эдварда Хита. Разговор зашел о Прокофьеве, которого Бернстайн отвергал как «едва ли актуального». Думаю, это замечание он позаимствовал из отзыва на свою последнюю музыкальную пьесу «Mass», которую встретили так же прохладно как бродвейскую «Суперзвезду». Я был так раздражен из-за этого, что совсем позабыл, что «Вестсайдская история» была одним из моих любимых мюзиклов.

Другой запоминающийся обед был с отцом. Я все время откладывал встречу, потому что мы с Сарой хотели провести время за городом, а он хотел увидеться в Лондонском музыкальном колледже. Отец очень гордился своими достижениями. Они с секретарем Джоном Берном, который преподавал у меня в Вестминстере, и которого я познакомил с родителями, провели экскурсию по зданию колледжа. У Джона и отца были очень похожие музыкальные вкусы, и я знал, что они поладят. Было здорово, что вместе они превращали колледж в по-настоящему сильное музыкальное училище, и я был поражен, насколько хорошо отец знал своих студентов.

Отец хотел, чтобы Джон присоединился к нашему обеду из сэндвичей (и коктейлей для них двоих) в его кабинете с видом на служебный вход в Лондон Палладиум. Он сплетничал о Харрингтон-роуд: рассказывал Джону, как Тим жил с бабушкой и Джоном Лиллом, и как наблюдал за нашей с Тимом работой над «Иосифом». Отец посмеивался над тем, что школьный учитель Джулиана стал моим дирижером, а вестминстерский преподаватель – его правой рукой. Затем он спросил, что на самом деле произошло в Нью-Йорке, и про мои отношения с Тимом. Я рассказал практически все: как я надеялся на поддержку Тима и не получил ее, но, что он был прекрасным поэтом, и я мечтал продолжить сотрудничество с ним, как Роджерс и Хаммерстайн или Гилберт и Салливан.