По соседней колее навстречу поезду катили эшелоны, по дорогам в обоих направлениях двигались толпы беженцев, нестройными колоннами шли военные, несколько раз Таня видела, как гнали пленных. Оборванные и жалкие, они совсем не походили на тех бравых гитлеровцев, которые грезили о броске на Восток и мечтали покорить немытую Россию.

При мысли о том, что Россия лежит в руинах едва ли не худших, чем территория Германии, у Тани вспотели ладони. Страшно представить, как смогли в таких условиях выжить люди. Это казалось непостижимым и жутким.

Увидев у переезда колонну советских солдат, она едва не заплакала от любви. В запыленных гимнастерках, в пилотках, с автоматами, они были родными до боли. Танина душа запела от счастья. Не в силах сдержать свою радость, она опустила стекло вниз, сорвала с шеи алый шелковый платочек и стала размахивать им, как флагом.

«Я здесь, я своя, я люблю вас!» – рвался наружу крик из души.

Сосед по купе поднял вверх очки и взглянул на нее, как на ненормальную:

– Мадам неравнодушна к военным?

Она улыбнулась в ответ с видом победителя:

– Я люблю только русских военных, потому что я русская.

– О-о-о, – только и смог выговорить попутчик и, как показалось Тане, всю дальнейшую дорогу поглядывал на нее с опаской. Ее это забавляло. Как иногда говаривала Люда о европейцах: «Пусть боятся. Любить нас они все равно никогда не будут».

В Праге поезд загнали в какой-то тупик на задворках подъездных путей. Стояла темная ночь, и пассажирам пришлось брести почти наугад, ориентируясь на свет прожекторов, выхватывающих стеклянные полусферы вокзальных башен. Нагревшийся за день воздух медленно остывал, разнося по округе запахи свежей листвы, воды и камня.

«Совсем недавно воздухом Праги дышал Юра, – подумала Таня и испугалась того, что неосознанно применила прошедшее время, – нет-нет, дышит Юра, – торопливо поправила она сама себя. – Непременно дышит. Раз он послал письмо, значит, ждет и надеется».

– Юрочка, родной, я иду, – произнесла она вслух, потому что рядом никого не было.

Она стояла одна посреди узкой длинной улицы, больше похожей на крепостную стену, в которой были прорезаны окна и двери.

До рассвета пришлось пересиживать в здании вокзала, потому что в городе действовал комендантский час. Выпустили пассажиров лишь в шесть часов утра. Таня сама не поняла, почему в поисках дороги в Вышеград свернула в этот тупичок на перекрестке двух улиц. Похоже, она заблудилась.

Таня остановилась и посмотрела вперед, на длинный ряд домов, сходящихся клином в перспективе улицы. Сонная тишина давила на уши, поэтому хлопок двери показался нечаянным подарком судьбы.

Обернувшись, Таня встретилась взглядом с военным в форме советского офицера. Пригладив волосы, он торопливо надел фуражку и сделал шаг вперед, поравнявшись с ней.

– Добрый день, пани, – он обращался к ней по-русски, но очень медленно, явно принимая ее за чешку, – вы живете на этой улице?

«Зачем он спрашивает?» – кольнул вопросом зашитый в подкорку страх перед НКВД.

Ответить по-русски значило почти наверняка нарваться на проверку документов, а потом увидеть в глазах военного брезгливое выражение, как у того пограничника, что обозвал ее белогвардейским прихвостнем.

Сказать по-французски? Опять проверка документов, может быть, разбирательство в комендатуре. Наверное, ее лицо отразило смятение, потому что офицер с настойчивой ноткой повторил свой вопрос:

– Вы здесь живете?

* * *

На свет настольной лампы в распахнутое окно слетались ночные бабочки. Неказистые, мохнатые, они бились крыльями о стекло абажура, оставляя на нем пятна коричневых мазков. Лена встала и прикрыла створки окна, хотя после дневной жары больничная палата напоминала духовку, включенную на медленный огонь. Из-за кустов просматривались очертания конуса высокой колокольни, похожей на сторожевую башню.

Лена дежурила около Никольского уже третью ночь подряд и очень хотела спать. Чтобы не проспать капельницу, она крепко растерла руками уши и стала воображать, как будет жить после войны, когда выйдет замуж за Никольского, лежащего сейчас на больничной койке.

Он станет отличным мужем – верным и заботливым. Лена ни грамма не сомневалась, что если Никольский даст слово, то обязательно сдержит его до конца. За войну девушкам из госпиталя пришлось немало насмотреться на попрыгунчиков, готовых ради минутной ласки наобещать золотые горы. Варианты легких отношений Лена с негодованием отметала, подспудно ища своего единственного суженого-ряженого.

По ее понятиям, будущий супруг должен был соответствовать нескольким параметрам:

А. Быть надежным и умелым.

Б. Не заглядываться попусту на женский пол.

В. Быть симпатичным.

Г. Быть холостым. (Лена сразу обратила внимание, что Никольскому никто не пишет).

Старший лейтенант подходил под категорию жениха как нельзя кстати, и к тому же, в качестве довеска ко всем совершенствам будущего жениха, Ленино сердце сладко замирало, когда она делала ему укол или перевязку. Немного напрягало, что он старый: как ни крути, а тридцать пять – солидный возраст. Но воображение услужливо подставило ее на место Джейн Эйр, а Никольского на место мистера Рочестера. В школе она читала Шарлотту Бронте раз пятнадцать и наизусть знала все перипетии судеб главных героев.

Лена утешила себя тем, что муж должен быть старше и опытнее. Кроме того, Никольский говорил, что живет в Ленинграде – чудном городе, где в сумраке белой ночи раздается цокот копыт Медного всадника. Лена поежилась и кинула взгляд на автомат, который всегда брала с собой на дежурство.

Продолжая обдумывать подробности своей семейной жизни, она решила, что двоих детей им с Никольским будет вполне достаточно, особенно если родятся мальчики. С парнями масса хлопот! Хотя если вспомнить, сколько нарядов в свое время шила ей мама, то девочки разорительнее.

Капельница докапывала последние капли. Лена стряхнула с себя дрему и аккуратно вытащила иглу из вены, затампонировав ранку ватой. Никольский даже не пошевелился. Лена вздохнула: рано она, наверное, размечталась, Федор Федорович говорит, что с этим ранением старший лейтенант может не справиться.

* * *

У стоявшего напротив военного были светлые волосы и ярко-голубые глаза в обрамлении пушистых ресниц.

Таня видела на его плечах погоны с одной большой звездочкой. В званиях она не разбиралась. Капитан? Майор?

Он поправил портупею с кобурой на боку.

– Вы здесь живете, пани?

Симпатичное лицо военного приобрело строгое выражение.

Рискуя сойти за немую или ненормальную, Таня покачала головой и нарочито тихо и неразборчиво забормотала:

– Не, не, не разумею.

– Простите, пани, я не хотел вас испугать.

Подавляя желание броситься ему на шею и расцеловать, она пошла с медлительностью местной жительницы и только за поворотом остановилась, чтобы спросить дорогу.

Седой старичок с увесистой кожаной сумкой через плечо выглядел добродушным