движением, он взъерошил себе волосы. – Смотри! – Сунув руку в карман, Алексей достал оттуда нитку Таниных бус. Голубое, зеленое, желтое и прозрачное переливалось в руках самоцветной радугой. – Я ношу их с собой.

– Это ожерелье называется «Солнечный ветер», – сказала Таня. – Когда я делала его, то воображала поток света над морем, какой бывает после сильного ливня.

Разговор, затеянный Алексеем, тяготил ее, и она была рада переменить тему, но Алексей твердо вел свою линию, не позволяя увильнуть от ответа.

– Ты сама – поток света. И я прошу тебя стать моей женой, – ожидая отказ, он сделал предупреждающий жест. – Не торопись говорить «нет», подумай. Я буду ждать столько, сколько нужно.

В глубине зала негромко зазвучал рояль, и по залу поплыл шопеновский «Вальс дождя». Дробящиеся звуки завораживали и укачивали, заполняя собой пространство души. Тане стало хорошо и спокойно, поэтому, когда Алексей предложил потанцевать, она охотно оперлась о его руку, надежную и крепкую.

Она разрешила Алексею проводить ее до самого дома.

– Вот там, на третьем этаже, мои окна, – она указала на темные квадраты, наполовину прикрытые ставнями.

– Я обязательно запомню, чтобы не перепутать, когда созрею спеть тебе серенаду, – пошутил Алексей немного грустным голосом.

Таня мельком глянула на часы:

– Второй час ночи, самое время для серенад.

Дурашливо приподнявшись на край тротуара, Алексей сделал вид, что хочет вывести руладу:

– Тогда я начну петь прямо сейчас.

Со смехом Таня потянула его за рукав, не успев заметить мадам Форнье. Она оглянулась, только когда зажатый под мышкой домовладелицы кот издал протестующее мяуканье.

– Доброй ночи, мадам Форнье!

– Таня, хорошо, что я вас увидела, – мадам почесала кота за ухом, – мой любимец запросился погулять. Вам пришло письмо. Возьмите на столике у консьержки.

* * *

Хотя в начале войны должность консьержки сократили и она уже не дежурила в своей конторке, почту по-прежнему клали на мраморный столик с витыми чугунными ножками. Там ее разбирали жильцы, которым мадам Форнье никогда не забывала напоминать о свежей корреспонденции.

Почему-то Тане сразу стало тревожно, и она почувствовала, что не может сдвинуться с места. Пересиливая слабость, она выпрямилась и постаралась восстановить дыхание. До столика консьержки было всего пять шагов, казавшихся прыжком в бездну.

Больше десяти лет подряд Таня спешила с работы, ожидая, что прямо сегодня мадам Форнье неразборчиво буркнет: «Вам письмо, мадам Горн», и тогда, обмирая от счастья, можно будет прочитать драгоценные строчки от Юры. Но годы шли, Варя росла, а письмо не приходило.

«Десять лет замираний и криков. Все мои бессонные ночи», – промелькнули в мыслях стихи Анны Ахматовой. В петербургскую бытность Анна Андреевна порой захаживала в гостиную к маме. Поэтесса запомнилась Тане темной дамой с резким профилем и глубоким взглядом древней пророчицы.

Электрический свет в подъезде показался нестерпимо ярким. Идя за почтой, Таня заслонила глаза рукой.

Мужской голос спросил:

– Таня, тебе плохо?

Кто это? Алексей? Откуда он взялся? Она не сразу вспомнила, что они вместе пришли из ресторана. Ни Алексей, ни Париж, ни подъезд, в котором гулко отдается каждый шаг, не имели сейчас значения. Главной была нынешняя весточка, которая могла казнить или миловать.

Отстраненно, как ответила бы незнакомцу, Таня отрицательно покачала головой:

– Спасибо, все хорошо, – хотя сердце сбивалось с ритма, туманя голову. – Алеша, ты иди.

Но он не уходил, неотступно следуя рядом, и Таня перестала обращать на него внимания.

Перед тем как взять письмо, она сложила дрожащие пальцы в щепоть, трижды перекрестившись:

– Господи, помилуй.

Вместо обратного адреса на нижней строчке конверта значилось «Прага».

Два месяца назад Прагу освободили советские войска, сейчас там русские, значит, ошибки нет и письмо о Юры.

Таня побежала вверх по ступеням, на ощупь доставая ключ из сумочки. Вместо своего ключа она стала совать в замочную скважину ключ от ленинградской квартиры, который в последнее время носила на связке. Опомнилась, сжала рукой теплую медь, не раз придавшую ей уверенности в себе, и медленно выбрала нужный ключ.

Дома мама и Варя, а значит, надо быть сильной, какое бы известие ни было написано в письме. Она повернулась к Алексею:

– Проходи, Алеша, только тихо. Все спят.

С возрастающим удивлением Алексей смотрел, как Таня мгновенно сбросила с себя ранимость и неуверенность, словно бы и не она слепо поднималась по лестнице, шлепая ладонью по стенам, чтобы не потерять равновесие. Перед ним стояла сосредоточенная женщина со спокойным выражением лица и легкой улыбкой.

Вместе с ней он шагнул в небольшую прихожую и прислонился к косяку.

С тихим щелчком выключателя зажглось настенное бра. Присесть было некуда, и Таня осталась стоять, озаренная неярким, теплым светом лампы с оранжевым абажуром. Ее рассыпанные по плечам волосы лежали невесомым облаком, сотканным из золотых нитей.

В квартире легко пахло корицей и ванилью. Наверное, на столе ждала выпечка. Представив себе блюдо с булочками, укрытое чистой салфеткой, Алексей обнаружил, что умилился домашнему теплу в чужой квартире. Боже, как он хотел остаться здесь навсегда!

Когда Таня одним движением вскрыла письмо, он отметил, что из ее движений исчезла нервозность, но зато теперь он начал нервничать сам.

«Каждый человек является чьим-то решением, – думал он, глядя, как Танины глаза пробегают по письму. – Она – решение моих проблем, та женщина, которая мне нужна, и я хочу жениться на ней».

Наверное, письмо было очень важное, потому что Таня сначала побледнела, а потом опустила руку с листом бумаги и закричала в глубину квартиры:

– Мама, Варя, бегите скорее сюда, послушайте, что я вам скажу: Юра – наш папа – жив! Он в госпитале в Праге и он меня любит!

В комнате вспыхнул свет, и в прихожую торопливо вышла пожилая женщина в длинном шелковом халате (Алексей мог поклясться, что на любом великосветском приеме Танина мама стала бы царицей бала) и выскочила круглолицая девочка, совсем непохожая на Таню.

Они разом заговорили, заплакали, а потом Таня решительно сказала:

– Я немедленно еду в Прагу. Где саквояж?

– Но Таня, как? – Танина мама в волнении потеребила кисточку на пояске халата, а затем обняла Варю. – Чтобы переехать оккупационные зоны, необходимо оформить массу документов. Я позвоню Петру Евграфовичу, может быть, он что-нибудь придумает, но это займет время.

– Мама! – Таня повысила голос. – Как ты не понимаешь, у меня нет времени для ожидания. Если я не смогу уехать, я пойду пешком или поеду в угольном ящике паровоза, притворюсь беженкой – их сейчас толпы на дорогах, но я доберусь до Праги и разыщу Юру во что бы то ни стало. Это наш единственный шанс