– Пожалуйста, объясните, как мне попасть в Вышеград?

– Идите прямо, а потом сверните налево, – сняв фуражку с круглой эмблемой у козырька, он махнул рукой в нужном направлении.

– Спасибо, пан.

Она почти побежала вверх по холму, который с каждым шагом становился все круче и круче. Припекало, и Таня перешла на теневую сторону улицы, застроенную узкими домами, по большей части трехэтажными. Из крыши каждого дома гусиной шеей торчал крюк для подъема мебели. Две женщины, стоявшие у дверей бакалейного магазинчика, при виде Тани перестали шептаться и посмотрели на нее с любопытством, видно, сюда не часто забредали чужие.

По мере продвижения к центру города улицы становились многолюднее, и скоро одиночные пешеходы слились в пеструю, говорливую толпу, среди которой то и дело слышалась русская речь.

Когда Таня увидела вблизи русского солдата, от счастливых слез у нее перехватило горло, потом русских стало много, и слезы потекли по щекам двумя ручьями. Наверное, только тот, кто долго жил вдали от Родины, может с такой болезненной жадностью впитывать родной язык, наслаждаясь каждым его звуком, каждой интонацией, каждым нюансом. Кружа голову, русские слова вели ее за собой вверх по узким и изогнутым тротуарам, где из переулков выглядывали жерла танковых пушек. На зеленых корпусах сияли красные звезды. Звезды тоже были родные, но, увы, принадлежали не ей – гражданке Франции, а советским солдатам в выцветших гимнастерках. И потому, что не смогла сражаться вместе с ними плечом к плечу, она ощутила себя обделенной.

Близость госпиталя Таня угадала по раненым в пижамах, которые медленно гуляли под раскидистыми кронами обширного парка. Трехэтажное массивное здание с двумя колоннами у входа стояло в конце короткой и широкой аллеи, усыпанной гравием.

От мысли, что сейчас станет известно про Юру, Танины ноги стали подкашиваться. Пройдя немного в глубь парка, она нашла пустую скамейку, стоявшую около высохшего фонтана. Мраморный мальчик обеими руками прижимал к себе огромную рыбу, больше похожую на дельфина. Из рыбьего рта торчала проржавевшая трубка. Под ногами лежали осколки бетона, выкрошенного из фонтанной чаши. Между щелей на дне пробивалась молодая трава.

Присев, Таня поставила саквояж на колени и задумалась. Задача разыскать Юрия вдруг показалась ей неодолимой, потому что за плечами маячил страшный и вездесущий призрак НКВД, или как он там сейчас называется.

Прежде, в Париже или в дороге, об этом не думалось, и вот сейчас, когда глаза видят, руки не могут дотянуться. Похолодевшими пальцами Таня вытерла лоб. Если бы знать, как поступить правильно!

– Отец Игнатий, помоги!

* * *

Девушка на костылях привлекла теплой осенней красотой волос цвета кленовых листьев. Оранжевым облачком пушистые пряди окружали усыпанное веснушками румяное лицо, с которого доброжелательно смотрели большие зеленые глаза. Для тяжелых костылей, зажатых под мышками, она выглядела слишком хрупкой и нежной. Закусив губу, девушка упорно боролась с гравием на дорожке, стараясь ставить копытца костылей на ровные участки земли.

Когда она, тяжело перевалившись телом вправо, повисла на одном из костылей, Таня с ужасом поняла, что у девушки одна нога, да и та туго забинтована вверх по голени. Жалость, захлестнувшая сердце, превратилась в вихрь, где любовь к Юре слилась в какое-то огромное, всеобъемлющее чувство благодарности к людям, которые смогли все выдержать и победить.

Сорвавшись со скамейки, Таня подхватила девушку под локоть:

– Вам помочь?

– Не надо. Я должна научиться сама. Понимаешь?

– Понимаю. Я тоже должна сама. Только не знаю как.

Девушка кинула на Таню быстрый взгляд. Она тяжело дышала, поэтому переждала несколько секунд.

– У тебя в госпитале кто-нибудь?

Таня кивнула:

– Да, муж. Я его разыскиваю.

Губы девушки тронула улыбка:

– Ты поговори с главврачом Федором Федоровичем, он человек душевный, всегда поможет. Орлов его фамилия.

Доктор Орлов. Так звали в Петербурге старенького доктора, который лечил ее от тифа. У него была острая седая бородка и большие добрые руки.

Таня уцепилась за фамилию главврача, как за спасательный круг, чувствуя, как в ней оживает надежда.

От звуков человеческих голосов со скамейки тяжело поднялась пара голубей. Им хватило сил пролететь пару метров.

Девушка быстро повернулась:

– Иди до конца коридора, в это время он у себя в кабинете. Да не забудь сказать дежурному, что ты к товарищу полковнику медицинской службы.

От волнения покалывало в висках. Неужели через несколько минут она узнает про Юру? Таня бросилась к входу в госпиталь, забыла саквояж, вернулась, и только тогда взяла себя в руки.

Каждый шаг по длинному коридору запечатлелся в памяти косым светом окон и резким больничным запахом дезинфекции и йода.

– Я к товарищу полковнику медицинской службы, – сообщила она суровой постовой медсестре, проглотив готовое выскочить слово к «господину». У двери главврача сердце забилось с сумасшедшей скоростью, и Тане пришлось опереться о стену. Но в кабинет она вошла сдержанной и собранной.

Надев очки, Федор Федорович скальпелем пластовал тонкие кусочки сала и раскладывал их на бутерброд. Хлеб санитарка принесла из столовой армейский, потому что чешский хлеб ему не понравился – слишком белый и сладкий. Хлебушек должен быть ржаной, ноздреватый, с легким запахом кислинки.

Полковник медицинской службы покосился на остывающий чай, в котором плавал ломтик лимона, и вздохнул: водочки бы сейчас за Победу, но нельзя. Не время еще. Вот когда вернется домой, увидит Надю, тогда и позволит себе пуститься во все тяжкие. Да и сына помянуть надо.

От стука в дверь скальпель сорвался, остро чиркнув по фаянсу тарелки. Федор Федорович хмуро взглянул на вошедшую. Хорошо одетая молодая женщина была явно нездешней. За время войны он привык, что женщина должна носить сапоги и военную форму, в крайнем случае медицинский халат, но никак не юбку-плиссе и туфельки на каблучках.

– Вы ко мне?

– К вам.

Крепко сжимая ручку саквояжа, женщина шагнула вперед и без приглашения опустилась на кончик стула. Спину она держала прямо, но подрагивающий подбородок выдавал крайнее напряжение.

«Наверно, наконец прислали переводчицу», – подумал Орлов и неожиданно предложил:

– Хотите сала? Хорошее, украинское, с чесночком.

Она посмотрела на него дикими глазами, видимо, не сразу уяснив, о чем речь.

Федор Федорович одним пальцем переместил тарелку с салом на середину стола:

– Угощайтесь, вот хлебушек. Вы ведь переводчица из штаба округа? Мне звонил полковник Шапошников. Давайте предписание.

Ее зажатые плечи немного дрогнули:

– Я не переводчица, я жена.

– Чья жена? Шапошникова?

– Юрия Игнатьевича Никольского.

Глаза полковника стали круглыми от удивления:

– Никольского?

– Да. Я знаю, что он лежал у вас в госпитале. Он мне написал. Только… – женщина оборвала фразу на