Он еще не успел и сесть, как мне вдруг померещилось, чтоэто, должно быть, отчим Васина, некий господин Стебельков, о котором я ужечто-то слышал, но до того мельком, что никак бы не мог сказать, что именно:помнил только, что что-то нехорошее. Я знал, что Васин долго был сиротой подего началом, но что давно уже вышел из-под его влияния, что и цели и интересыих различны и что живут они совсем розно во всех отношениях. Запомнилось мнетоже, что у этого Стебелькова был некоторый капитал и что он какой-то дажеспекулянт и вертун; одним словом, я уже, может быть, и знал про него что-нибудьподробнее, но забыл. Он обмерил меня взглядом, не поклонившись впрочем,поставил свою шляпу-цилиндр на стол перед диваном, стол властно отодвинул ногойи не то что сел, а прямо развалился на диван, на котором я не посмел сесть, такчто тот затрещал, свесил ноги и, высоко подняв правый носок своеголакированного сапога, стал им любоваться. Конечно, тотчас же обернулся ко мне иопять обмерил меня своими большими, несколько неподвижными глазами.

— Не застаю! — слегка кивнул он мне головой.

Я промолчал.

— Неаккуратен! Свои взгляды на дело. С Петербургской?

— То есть вы пришли с Петербургской? — переспросил я его.

— Нет, это я вас спрашиваю.

— Я… я пришел с Петербургской, только почему вы узнали?

— Почему? Гм. — Он подмигнул, но не удостоил разъяснить.

— То есть я не живу на Петербургской, но я был теперь наПетербургской и оттуда пришел сюда.

Он продолжал молча улыбаться какою-то значительною улыбкою,которая мне ужасно как не нравилась. В этом подмигивании было что-то глупое.

— У господина Дергачева? — проговорил он наконец.

— Что у Дергачева? — открыл я глаза.

Он победоносно смотрел на меня.

— Я и незнаком.

— Гм.

— Как хотите, — ответил я. Он мне становился противен.

— Гм, да-с. Нет-с, позвольте; вы покупаете в лавке вещь, вдругой лавке рядом другой покупатель покупает другую вещь, какую бы вы думали?Деньги-с, у купца, который именуется ростовщиком-с… потому что деньги есть тожевещь, а ростовщик есть тоже купец… Вы следите?

— Пожалуй, слежу.

— Проходит третий покупатель и, показывая на одну из лавок,говорит: «Это основательно», а показывая на другую из лавок, говорит: «Этонеосновательно». Что могу я заключить о сем покупателе?

— Почем я знаю.

— Нет-с, позвольте. Я к примеру; хорошим примером человекживет. Я иду по Невскому и замечаю, что по другой стороне улицы, по тротуару,идет господин, которого характер я желал бы определить. Мы доходим, по разнымсторонам, вплоть до поворота в Морскую, и именно там, где английский магазин,мы замечаем третьего прохожего, только что раздавленного лошадью. Теперьвникните: проходит четвертый господин и желает определить характер всех настроих, вместе с раздавленным, в смысле практичности и основательности… Выследите?

— Извините, с большим трудом.

— Хорошо-с; так я и думал. Я переменю тему. Я на водах вГермании, на минеральных водах, как и бывал неоднократно, на каких — это всеравно. Хожу по водам и вижу англичан. С англичанином, как вы знаете, знакомствозавязать трудно; но вот через два месяца, кончив срок лечения, мы все в областигор, всходим компанией, с остроконечными палками, на гору, ту или другую, всеравно. На повороте, то есть на этапе, и именно там, где монахи водку шартрезделают, — это заметьте, — я встречаю туземца, стоящего уединенно, смотрящегомолча. Я желаю заключить о его основательности: как вы думаете, мог бы яобратиться за заключением к толпе англичан, с которыми шествую, единственнопотому только, что не сумел заговорить с ними на водах?

— Почем я знаю. Извините, мне очень трудно следить за вами.

— Трудно?

— Да, вы меня утомляете.

— Гм. — Он подмигнул и сделал рукой какой-то жест, вероятнодолженствовавший обозначать что-то очень торжествующее и победоносное; затемвесьма солидно и спокойно вынул из кармана газету, очевидно только чтокупленную, развернул и стал читать в последней странице, по-видимому оставивменя в совершенном покое. Минут пять он не глядел на меня.

— Бресто-граевские-то ведь не шлепнулись, а? Ведь пошли,ведь идут! Многих знаю, которые тут же шлепнулись.

Он от всей души поглядел на меня.

— Я пока в этой бирже мало смыслю, — ответил я.

— Отрицаете?

— Что?

— Деньги-с.

— Я не отрицаю деньги, но… но, мне кажется, сначала идея, апотом деньги.

— То есть, позвольте-с… вот человек состоит, так сказать,при собственном капитале…

— Сначала высшая идея, а потом деньги, а без высшей идеи сденьгами общество провалится.

Не знаю, зачем я стал было горячиться. Он посмотрел на менянесколько тупо, как будто запутавшись, но вдруг все лицо его раздвинулось ввеселейшую и хитрейшую улыбку:

— Версилов-то, а? Ведь тяпнул-таки, тяпнул! Присудили вчера,а?

Я вдруг и неожиданно увидал, что он уж давно знает, кто ятакой, и, может быть, очень многое еще знает. Не понимаю только, зачем я вдругпокраснел и глупейшим образом смотрел, не отводя от него глаз. Он видимоторжествовал, он весело смотрел на меня, точно в чем-то хитрейшим образом поймали уличил меня.

— Нет-с, — поднял он вверх обе брови, — это вы меня спроситепро господина Версилова! Что я вам говорил сейчас насчет основательности?Полтора года назад, из-за этого ребенка, он бы мог усовершенствованное дельцезавершить — да-с, а он шлепнулся, да-с.

— Из-за какого ребенка?

— Из-за грудного-с, которого и теперь на стороневыкармливает, только ничего не возьмет чрез это… потому…

— Какой грудной ребенок? Что такое?

— Конечно, его ребенок, его собственный-с, от mademoiselleЛидии Ахмаковой… «Прелестная дева ласкала меня…» Фосфорные-то спички — а?

— Что за вздор, что за дичь! У него никогда не было ребенкаот Ахмаковой!

— Вона! Да я-то где был? Я ведь и доктор и акушер-с. Фамилиямоя Стебельков, не слыхали? Правда, я и тогда уже не практиковал давно, нопрактический совет в практическом деле я мог подать.

— Вы акушер… принимали ребенка у Ахмаковой?

— Нет-с, я ничего не принимал у Ахмаковой. Там, вфорштадте,[35] был доктор Гранц, обремененный семейством, по полталера емуплатили, такое там у них положение на докторов, и никто-то его вдобавок незнал, так вот он тут был вместо меня… Я же его и посоветовал, для мрака неизвестности.Вы следите? А я только практический совет один дал, по вопросу Версилова-с,Андрея Петровича, по вопросу секретнейшему-с, глаз на глаз. Но Андрей Петровичдвух зайцев предпочел.