Вскочив в спальню и наткнувшись на кровать, я тотчасзаметил, что есть дверь из спальни в кухню, стало быть был исход из беды иможно было убежать совсем, но — о ужас! — дверь была заперта на замок, а вщелке ключа не было. В отчаянии я опустился на кровать; мне ясно представилось,что, стало быть, я теперь буду подслушивать, а уже по первым фразам, по первымзвукам разговора я догадался, что разговор их секретный и щекотливый. О,конечно, честный и благородный человек должен был встать, даже и теперь, выйтии громко сказать: «Я здесь, подождите!» — и, несмотря на смешное положениесвое, пройти мимо; но я не встал и не вышел; не посмел, подлейшим образомструсил.

— Милая моя вы, Катерина Николаевна, глубоко вы меняогорчаете, — умоляла Татьяна Павловна, — успокойтесь вы раз навсегда, не квашему это даже характеру. Везде, где вы, там и радость, и вдруг теперь… Да ужв меня-то вы, я думаю, продолжаете верить: ведь знаете, как я вам предана. Ведьуж не меньше, как и Андрею Петровичу, к которому опять-таки вечной преданностимоей не скрываю… Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам, нет этогодокумента в руках у него, а может быть, и совсем ни у кого нет; да и не способенон на такие пронырства, грех вам и подозревать. Сами вы оба только сочинилисебе эту вражду…

— Документ есть, а он способен на все. И что ж, вхожу вчера,и первая встреча — ce petit espion,[37] которого он князю навязал.

— Эх, ce petit espion. Во-первых, вовсе и не espion, потомучто это я, я его настояла к князю поместить, а то он в Москве помешался бы илипомер с голоду, — вот как его аттестовали оттуда; и главное, этот грубыймальчишка даже совсем дурачок, где ему быть шпионом?

— Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему статьмерзавцем. Я только была в досаде, а то бы умерла вчера со смеху: побледнел,подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановнаменя о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-тонаходится в самом опасном месте — это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановнызаключила.

— Красавица вы моя! Да ведь вы сами же говорите, что у нейнет ничего!

— То-то и есть, что есть: она только лжет, и какая это, явам скажу, искусница! Еще до Москвы у меня все еще оставалась надежда, что неосталось никаких бумаг, но тут, тут…

— Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе и рассудительноесущество, ее покойник выше всех своих племянниц ценил. Правда, я ее не такзнаю, но — вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего нестоит, ведь я же старуха — вот влюблена же в вас и сейчас вас целовать примусь…Ну что бы стоило вам ее обольстить!

— Обольщала, Татьяна Павловна, пробовала, в восторг даже еепривела, да хитра уж и она очень… Нет, тут целый характер, и особый,московский… И представьте, посоветовала мне обратиться к одному здешнему,Крафту, бывшему помощнику у Андроникова, авось, дескать, он что знает. О Крафтеэтом я уже имею понятие и даже мельком помню его; но как сказала она мне проэтого Крафта, тут только я и уверилась, что ей не просто неизвестно, а что оналжет и все знает.

— Да почему же, почему же? А ведь, пожалуй, что и можно бы унего справиться! Этот немец, Крафт, не болтун и, я помню, пречестный — право,расспросить бы его! Только его, кажется, теперь в Петербурге нет…

— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно ипришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить,ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть вбумагах его, потому что непременно теперь от него остались бумаги, так к кому жони теперь от него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Явашего совета прибежала спросить.

— Да про какие вы это бумаги? — не понимала ТатьянаПавловна, — да ведь вы же говорите, что сейчас сами были у Крафта?

— Была, была, сейчас была, да он застрелился! Вчера ещевечером.

Я вскочил с кровати. Я мог высидеть, когда меня называли ошпионом и идиотом; и чем дальше они уходили в своем разговоре, тем менее мнеказалось возможным появиться. Это было бы невообразимо! Я решил в душевысидеть, замирая, пока Татьяна Павловна выпроводит гостью (если на мое счастьесама не войдет раньше зачем-нибудь в спальню), а потом, как уйдет Ахмакова,пусть тогда мы хоть подеремся с Татьяной Павловной!.. Но вдруг теперь, когда я,услышав о Крафте, вскочил с кровати, меня всего обхватило как судорогой. Недумая ни о чем, не рассуждая и не воображая, я шагнул, поднял портьеру иочутился перед ними обеими. Еще было достаточно светло для того, чтоб меняразглядеть, бледного и дрожащего… Обе вскрикнули. Да как и не вскрикнуть?

— Крафт? — пробормотал я, обращаясь к Ахмаковой, — застрелился?Вчера? На закате солнца?

— Где ты был? Откуда ты? — взвизгнула Татьяна Павловна ибуквально вцепилась мне в плечо, — ты шпионил? Ты подслушивал?

— Что я вам сейчас говорила? — встала с дивана КатеринаНиколаевна, указывая ей на меня.

Я вышел из себя.

— Ложь, вздор! — прервал я ее неистово, — вы сейчас называлименя шпионом, о боже! Стоит ли не только шпионить, но даже и жить на светеподле таких, как вы! Великодушный человек кончает самоубийством, Крафтзастрелился — из-за идеи, из-за Гекубы… Впрочем, где вам знать про Гекубу!.. Атут — живи между ваших интриг, валандайся около вашей лжи, обманов, подкопов…Довольно!

— Дайте ему в щеку! Дайте ему в щеку! — прокричала ТатьянаПавловна, а так как Катерина Николаевна хоть и смотрела на меня (я помню все дочерточки), не сводя глаз, но не двигалась с места, то Татьяна Павловна, ещемгновение, и наверно бы сама исполнила свой совет, так что я невольно поднялруку, чтоб защитить лицо; вот из-за этого-то движения ей и показалось, что ясам замахиваюсь.

— Ну, ударь, ударь! Докажи, что хам от роду! Ты сильнееженщин, чего ж церемониться!

— Довольно клеветы, довольно! — закричал я. — Никогда я неподнимал руки на женщину! Бесстыдница вы, Татьяна Павловна, вы всегда меняпрезирали. О, с людьми надо обращаться не уважая их! Вы смеетесь, КатеринаНиколаевна, вероятно, над моей фигурой; да, бог не дал мне фигуры, как у вашихадъютантов. И однако же, я чувствую себя не униженным перед вами, а, напротив,возвышенным… Ну, все равно, как бы ни выразиться, но только я не виноват! Япопал сюда нечаянно, Татьяна Павловна; виновата одна ваша чухонка или, лучшесказать, ваше к ней пристрастие: зачем она мне на мой вопрос не ответила ипрямо меня сюда привела? А потом, согласитесь сами, выскочить из спальниженщины мне уже показалось до того монстрюозным,[39] что я решился скорее молчавыносить ваши плевки, но не показываться… Вы опять смеетесь, КатеринаНиколаевна?