— Я думал, у него дар, — сказал травник с горькой усмешкой. — Да, именно так я сначала и думал… Но потом за ним пришли люди из Дома Крайслеров. Алхимики, м-мать их.

Рой повернулся ко мне, и в его глазах сверкнула затаённая ярость.

— Только тогда я понял, что они следят за такими, как мой мальчишка. Они заявили, что Элиас обладает редчайшим даром и что его нужно отправить «на службу». Я пытался возражать. Спрашивал, по какому это праву, говорил им, что он ещё ребёнок и должен жить с родителями. Но их это не волновало. Я обратился в городской совет, и оказалось, что мои знакомства, которыми я привык дорожить, не больше, чем пыль на ботинках. Те, кто должен был следить за законом, просто закрыли глаза. Я заперся дома, чувствуя себя загнанным в клетку. И сидел там с семьей, пока к нам в дверь не постучал практик стадии перерождения — это уровень королевского гвардейца, если ты не знаешь, — и не сказал, что если я не соглашусь с их решением, не склоню голову, меня ровно на эту голову и укоротят.

Он тяжело вздохнул и опустил голову.

— Я бы все равно не отдал его! Но я ничего не решал. Пока я разговаривал с этим человеком, парнишка сбежал через окно: выбрал себе судьбу сам. Они забрали его и ушли. Даже не дали попрощаться как следует. А через пару месяцев пришло письмо, сухое и короткое: «Ваш сын погиб во время тренировок». Тренировок! Ему было десять лет! — голос Роя сорвался на крик, но он тут же взял себя в руки и продолжил уже тише: — Жена этого не пережила. Умерла от горя через год после того, как мы потеряли Элиаса.

Я молчал, не зная, что сказать. Рой сделал пару грузных шагов, добравшись до прилавка, и рухнул на затрещавший стул.

— С тех пор этот магазинчик — всё, что у меня осталось. Только травы и беседы помогают мне жить. Хотя иногда кажется, что я и не живу уже давно.

Я хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Что можно ответить человеку, который рассказывает такое?

— Я не верю, что Элиас умер, — вдруг сказал Рой. Мужчина будто говорил не со мной, а с самим собой, пытаясь убедить. — Нет, не верю. Иногда мне снится, что сын сидит в крошечной каморке, где нет ни окон, ни света. Он склонился над столом, считает цифры в бесконечных документах. Его пальцы дрожат, глаза пусты, но он продолжает писать. А потом поднимает голову и смотрит на меня. Не говорит ни слова, но я знаю, что он хочет. Хочет, чтобы я его забрал.

Рой замолчал, и в тишине было слышно только, как за окном шелестит ветер. Я по-прежнему молчал, чувствуя себя беспомощным свидетелем чужого горя. А что я мог сказать? Банальное «надо жить дальше»? Лживое «все наладится»?

Я пытался подобрать слова, но безрезультатно.

— Мне жаль, что так вышло.

Он покачал головой.

— Не нужно сожалений, пацан. Это ничего не изменит. Но ты выслушай внимательно все, что я сказал, и будь осторожен. Не выделяйся слишком сильно, не показывай свои способности другим. Будь аккуратнее, умнее. И расти в рангах.

Я кивнул:

— Спасибо за предупреждение.

Рой махнул рукой.

— Иди уже. Я посижу, переберу твои травы и повешу сушиться. Что-то старик Рой размяк совсем, да?

Я заверил мужчину, что до старика ему еще жить и жить, и наконец вышел за дверь.

Стоя на улице, вдохнул прохладный вечерний воздух. Улица была тихой, лишь где-то вдали слышались голоса и стук копыт по мостовой.

Я посмотрел на кошель у себя на поясе и невесело улыбнулся. После рассказа Роя о деньгах как-то не думалось. Хотя эти монеты могут многое изменить, если я правильно ими распоряжусь. И «правильно» — не значит «отдать половину долга целителю». Ему-то как раз и нужно отдавать все и разом, чтобы окончательно закрыть вопрос со своим полурабством.

Город уже давно утонул в сумерках. Лампы в трущобах зажигали только у некоторых лавок и домов, и на моем пути этих ламп не было. Узкие улочки, по которым я топал, петляли между старыми домами и бросали мне под ноги лужи и ямы. Ветер лениво шевелил листву, а где-то вдали раздавались глухие шаги одинокого прохожего.

Я шагал медленно, осторожно. Кошель, вес которого в этом районе могли оценить беглым взглядом, закинул в короб. Куртку снял и швырнул в один из переулков — не стоит матери видеть порезы и отсутствующий рукав.

Слова травника не давали мне покоя. Оказывается, людей с системой много, а я-то считал себя особенным.

Что он там еще говорил? О силе, которая скрыта в артефактах. Травник упоминал что-то о глиняной табличке? Черт, а ведь я видел раньше одну глиняную табличку — когда впервые пришел в себя в этом мире, именно ее держала в руках мать. Тогда я не обратил на это внимание — мало ли, что носят с собой в руках местные, но теперь всё начало складываться. Получается, именно ей я обязан системой. А может, и новой жизнью в этом теле?

Откуда такая табличка у матери? Она знала, что делает артефакт?

Дом был уже близко. Из окна на кухне пробивался тусклый свет лучины. Мать еще не спала.

Я толкнул дверь и вошёл внутрь, поставив короб у двери.

Она сидела на табуретке за столом: маленькая уставшая женщина.

— Ты… — голос матери дрогнул, глаза распахнулись. — О духи… Ты вернулся!

Она вскочила с места так резко, что опрокинула табуретку. Через мгновение её руки обвили меня. Мама прижалась ко мне так крепко, будто боялась, что я снова исчезну.

— Два дня! Два дня! — её голос дрожал. — Я думала, что с тобой что-то… думала, что ты уже…

Я молчал, чувствуя, как её плечи содрогаются от беззвучных рыданий. Тонкие пальцы дрожали, когда она провела ими по моим волосам.

— Все хорошо, — тихо сказал я, обнимая её в ответ. — Ну же, чего ты? Я тут, ничего страшного не случилось. Посидел в пещере лишние сутки, слегка простыл, проголодался…

Она отстранилась чуть-чуть, чтобы посмотреть мне в лицо. Её глаза были влажными.

— Проголодался? — перепросила она, оглядывая меня с головы до ног. — Выглядишь измождённым!

Желудок заурчал. Мать быстро вытерла глаза дрожащей