был врачом, который лечил пациентов стволовыми клетками. И он осмелился сделать себе несколько инъекций. В день очередного медицинского осмотра его врач с удивлением увидел, что его тело демонстрирует признаки явного улучшения. Д-р Сиам, разумеется, воздал должное стволовым клеткам.

Теперь его губная гармошка постоянно звучала за столом во время наших ужинов, и он наигрывал то одну, то другую песенку. Он также стал снова выпивать, но исключительно под надзором моей матери, которая очень жалела его, когда он пребывал в печальном состоянии воздержания. Она позволяла ему один бокал красного вина – тогда-то он и стал убеждать себя в том, что один бокал красного вина перед сном очень полезен для здоровья (под одним бокалом я имею в виду полный бокал). После того, как он перешел на красное вино, у него развился своеобразный комплекс превосходства, и он стал всячески принижать достоинства крепкого алкоголя, которого теперь был лишен – что бы ни выпивал Майтри, например (хотя раньше он и сам это тоже пил), он приговаривал:

– Это какая-то кислятина, очень странный у него вкус, это пойло сильно отличается от того, что я когда-то пил.

Или безапелляционно заявлял, с сильным родным акцентом, что это самопал.

– Раньше у него был такой округлый вкус. А сейчас это дрянь.

Твердо убедив себя и всех окружающих, что этот алкогольный напиток – подделка, он наконец выяснил настоящую причину своей недавней госпитализации.

Через два месяца бокал вина превратился в целую бутылку. Потом – в две бутылки.

– И почему я от них не пьянею? – смущенно произнес он. А потом попросил позволить ему отхлебнуть из стакана Майтри. – О, а вот это уже неплохо!

Вот так он и стал выпивать то же самое количество алкоголя, что и прежде, хотя и продолжал строго соблюдать диету и прочие ограничения. От моей матери помощи ему было мало. В те редкие дни, когда дядя Сиам оставался трезвым, он себе места не находил, пребывал в депрессии и уже не мог лечить своих пациентов в клинике. Весь день он маялся и тратил время попусту, и моя мать, взволнованная его маетой, наконец сдавалась и позволяла ему притронуться к бутылке.

За несколько месяцев до того, как он упал без сознания (и уже больше не очнулся), дядя Сиам пригласил мать после работы посетить знаменитые рестораны в разных провинциях. Он анализировал блюда по вкусу и составу ингредиентов, изучал местоположение ресторанов, покупал книги рецептов, а также мясо, овощи и рыбу, чтобы попытаться воспроизвести дома понравившиеся ему блюда. Это был очередной из его многих талантов: умение готовить. Все, что он готовил, было очень вкусно и необычно. У него был личный рецепт подливки, с которой он подавал стейки, и особый дип-соус. Он с величайшей серьезностью относился к своей готовке и был предан кулинарному искусству настолько, что даже планировал открыть собственный ресторан и уже начал подыскивать для него место. В тот период ему доставляло удовольствие оттачивать свои кулинарные навыки, угощая других.

– Это называется фьюжн-фуд, – сказал он с подчеркнутым английским выговором. – Сейчас это очень модное направление.

– Это больше похоже на сконфужен-фуд, – поддразнил я его. – А как же твое желание ввязаться в политику?

– Я над этим работаю, но сначала мне нужно дождаться, когда все успокоится, – ответил он. – И вообще-то не надо называть это «желанием ввязаться в политику». Называй служением на благо народа.

– А как насчет клиники? – не унимался я.

– Я прослежу, чтобы там все было в полном порядке, – сказал он таким тоном, будто собирался распрощаться с клиникой. – Я делаю все, что в моих силах. Там будет медсестра на полной ставке, а твоя мать возьмет на себя руководство, так что я смогу постепенно отойти от дел. Что же касается политической деятельности, там нужно только посещать собрания. И ресторан: как только он создаст себе имя, мне не придется заниматься всем самому. У меня все спланировано. Так что не беспокойся обо мне и о своей матери. Всем будет комфортно, если все пойдет по плану. Что касается меня, я хочу принять постриг и стать монахом – вообще-то, лесным монахом, чтобы я смог жить в лесу…

– Но монахам запрещено выпивать, – насмешливо заметил Майтри.

Он осекся.

– Ах ты, противный мальчишка! И почему ты хочешь мне все испортить! – И он чокнулся с нами обоими. Как я уже вам сказал, были признаки, заранее предупреждавшие нас о неизбежном.

Дядя Сиам отчаянно сражался: работал, не жалея сил, самолично взвалив на себя бремя ожиданий и рисков. В его возрасте он все еще был неугомонный, как воробей, легко перелетающий с одной ветки на другую, повсюду ищущий пропитание. Он никоим образом не обеспечил себе безопасного существования. Его глаза сверкали, отражая его мечты, небо, моря и бескрайние поля, увиденные с высоты птичьего полета. А имели ли эти панорамные виды хоть какую-то связь с реальной жизнью, нам не суждено было узнать. Он видел их в перспективе, которая была недоступна нам.

На этот раз дядя Сиам потерял сознание и уже не очнулся.

– И куда он ушел? Почему он еще не вернулся? – причитала моя мать. Может быть, она была права.

Но зачем ему возвращаться? Вот в чем вопрос. Зачем ему возвращаться в ту западню, которую он сам для себя расставил?

(Вышеприведенные суждения принадлежат Читчаю.)

Выхожу

Я снова выхожу на улицу, потому что регистрационный отдел, как мне объяснила дама-служащая из окна номер девять, расположен в другом корпусе, позади главного здания. Я шагаю в ту сторону, солнце припекает все сильнее, и вместе с ним распаляется и моя тревога. Наступает полдневная жара.

Я вижу очередь, которая тянется и тянется без конца. Эта очередь до такой степени обескураживает меня, что я немею. И только когда я осознаю, что она все же движется, испытываю некоторое облегчение. Через какое-то время я наконец оказываюсь у нужного окна и отдаю сотруднику регистрационного отдела свою карту для проверки. Он раскрывает папку и вынимает оттуда несколько бланков. О нет, только не снова. Что я должен заполнить теперь? Он пододвигает бумаги ко мне вместе с моей членской картой.

– Пожалуйста, заполните эти бланки, а затем пройдите в подвальный этаж главного здания. Заполненные бланки передайте сотруднику банка Т. Следующий, пожалуйста!

Этот служащий даже не дал мне возможности задать вопрос. Очередь позади меня напирает. Не удивительно,