говорит. Но кое-что, — он усмехается, — говорит о троллях.

— А мне кажется, это многое говорит о происходящем вокруг…

— Изольда! — ревёт Крыс. — Уже поздно, ты собралась всю ночь жевать со мной слова? Я могу так долго! О, поверь, очень долго. Но сможешь ли ты? Разве ты не устала сегодня?

— Это большой секрет, да? Если такой большой, скажи мне, и я не буду приставать. Я очень ценю доверие. Ты можешь мне доверять. И если решишься рассказать и если нет.

Он цокает.

— Ай, лиса! Ну хватит, никакого такого секрета нет! Я заколдован, как и многое здесь. Ясно тебе?

— Заколдованный тролль?

Он вздыхает:

— Человек.

И я в ответ, будто опасаясь спугнуть, лишь взглядом тихонько спрашиваю, что же всё-таки случилось.

Он запрокидывает голову к нижнему небу, будто задумавшись, а затем, кивнув самому себе, начинает рассказ:

— Я был обычным мальчишкой, хотя… — тут же фыркает. — Если выкладывать все карты на стол, пожалуй, я был хулиганом… Знаешь, ничего особенного, задирал девчонок, которые мне нравились, затевал погромы в курятнике соседей с знакомыми мальчишками. Знаешь как оно? Яйца-то ворованные, да поджаренные на огне в лесу — самые вкусные. Ну, может слова ещё говорил всякие… не помню. И вообще, если так подумать, я был не так уж и плох.

— Ты был ребёнком, — шёпотом отзываюсь я. — И уверена, что и хорошие поступки были.

— Конечно, — тут же подхватывает Крыс. — Много всего! — но в подробности не вдаётся. — Но и вот как-то зимним вечером катался я на санях с горки. Все дети уже ушли, а я со своими поссорился. Уже не помню, из-за чего. Если честно, и их-то совсем не помню. Это было давно.

Он так говорит об этом, что мне становится не по себе.

Одно дело — не помнить прошлого вообще.

Другое — помнить в общих чертах, но забыть главное.

Крыс, должно быть, сильно тоскует…

— Не гляди на меня с жалостью, Изольда, — ворчит он. — А то не буду ничего тебе рассказывать! Нет, знаешь, я вообще не буду уже ничего рассказывать! Вылупила глазёнки свои голубые… красивые.

— Пожалуйста, — улыбаюсь я, — продолжай.

Он рыкает, но всё же…

— И вот, уже совсем темно стало а я всё катался. Пальцы заледенели. Было больно, помню, плакал, и это тоже было больно. Можно было бы пойти домой, но я был упрямый. Мне хотелось, чтобы за мной пришли, хотелось крикнуть, что никуда не пойду. Знаешь, как оно бывает?

— Знаю.

— Ну вот… В конце концов я уже просто сидел, не двигался. И ко мне подошла женщина такая красивая… Высокая, волосы светлые, глаза большие и жёлтые, как две луны. Она протянула мне руку и забрала с собой.

— Ты… умер?

— Что? — фыркает он. — Нет, но мог бы, наверное, как та девочка…

— Какая девочка? — выгибаю бровь.

— Мне Джек рассказывал…

— Ёлка?

— Она, — отмахивается Крыс. — То была могущественная ведьма, о которой у нас слагали легенды. Она меня отогрела, вылечила от уже было начавшейся лихорадки и оставила себе. Я скучал по дому долго. А потом перестал. Она стала мне матерью, а её дочь — сестрой.

— Дочь? — удивляюсь я, грея руки над пламенем своей же силы.

— Ага. А я не говорил? Взяла-то она меня из-за своей мелкой, которая была на редкость капризной. Ей нужен был друг, и рыжий насмешливый мальчик пришёлся в пору. Её звали Лелька. Мы чаще ладили, чем нет, хотя иногда и дрались до крови. Но… знаешь, она стала моей семьёй. Я в какой-то момент полностью забыл, что было что-то ещё. Хоть и не понимал, почему мать такая странная и что означают все творящиеся вокруг чудеса. То время было как жутковатая детская сказка. Но я вспомнил всё же про зиму и горку, про то, что была другая семья. Когда ведьма умерла. Умерла и оставила мне свой дар. А он накладывает некоторые ограничения.

Крыс обводит рукой своё пухлое тельце.

И склабится.

Мол вот такая вот история, Изольда, а теперь бегом спать!

Но меня распирает любопытство, какой теперь сон!

— Подожди, но разве так делается? Почему тебе?

— А что я по-твоему рожей не вышел, а?

— Не вышел, ведь ты — мужчина.

— Да, поэтому и стал похож на чуд… животное! Вот что бывает, когда мужчине достаётся такая сербёзная вещь, как ведьминская магия. Не каждый бы справился! Но вот он я перед тобой.

— Но почему не дочери?

Крыс кричит:

— Ты чем слушала, Изольда? Уши у тебя из чего? Говорю же… болела она. Да к тому же у неё был свой дар, с холодом связанный.

— И что с ней случилось?

Он чещет лапкой за ухом.

— А ты как думаешь? Ничего хорошего. Зарвалась и как ты прямо своей силы не выдержала!

— Я?

— Ну да. А кто ещё у нас лезет на рожон, если не ты?

— Я ведь делаю только то, что Джек требует и от остальных ведьм.

— Тебя никто не приглашал сюда.

— Я пришла и меня пригласили.

— И это было его ошибкой, — огрызает Крыс. — А теперь спи!

И я и вправду устраиваюсь прямо на снегу, поближе к огню, от которого ничего не тает, но тепло идёт, прячу лицо в локте и шепчу, даже не зная, слышат меня или нет:

— Если у тебя сила могущественной ведьмы, то почему ты не самый могущественный в городе троллей?

— А кто сказал, что нет? — тут же раздаётся голос Крыса над ухом.

И я усмехаюсь:

— А кто это у нас тут спрятался? Зачем прячешься от меня, Джек?

Глава 41. Большой рот

Мне так хотелось бы сейчас снега! И словно прочитав мысли, морозный, но ласковый как пёс, ветер, ворошит сугроб и слипшиеся друг с другом снежинки валятся на нас… с господином зла.

Крыс не стал отпираться и принял более приближённый к своей сути облик.

Я наблюдаю за ним — без пламенных невероятных волос и глаз, но всё такой же высокий и массивный, рыжий, кареглазый, уютный. Чуть сгорбившийся, будто обиделся. Так легко представить эту гору мышц и пошлого юмора маленьким, потерянным мальчиком на опустевшей горке.

Интересно, почему его родители так и не пришли?

У меня бы сердце разорвалось, если бы это чудо опоздало хоть на минуту.

Джек хмурится, я наблюдаю за его плотно сжатыми губами и вдруг хмыкаю:

— Знаешь, а мне нравится твой рот.

Не думала, что когда-либо кому-нибудь такое скажу. Но правда…

Господин зла, мой обаятельный и отталкивающий одновременно тролль, выгибает бровь и даже ничего не говорит.