Горло сжимало тисками тоски и ужаса — снаружи, и распирало комом — изнутри. Меня глушило подсунутыми памятью картинами, фразами, пониманием, что я сам загнал себя в клетку и не хотел из неё выйти. Что я…

…уже не болен.

— Господи… Какой же я кретин! — заорал в небо, глотая слёзы и хватаясь за сердце.

Эмоциональная боль длится лишь двенадцать минут. Всё остальное — самовнушение[25]. Я год внушал себе депрессию! И приучил себя быть сволочью…

Я знал лучше всех на этом свете, что мозг не различает фантазии и реальность. А я очень давно придумал себе собственную…

— Ты подчинил жизнь поиску решения проблемы, которую этим же и подпитываешь. Всё остальное для тебя перестало иметь значение, так, Ник?

Так. Всё так. Макс раскусил меня в первые же минуты знакомства… или ему в этом помог Джейк. Но он явно не помогал Несси, а ведь она мне говорила:

— Ты владеешь своим телом лучше, чем сам думаешь…

Сел на сухие листья прямо у дороги, закрыл лицо ладонями и не знал, как собрать себя в кучу, как унять самую сильную боль — от осознания, как близок был к счастью, к жизни, и сам всё уничтожил… собственными руками…

…Не знал, сколько так просидел, но в какой-то момент мысли полностью переключились на Несси. Я просто не верил, что после всего этого она дала то интервью. Не сходилось. Теперь я прислушался к сигналам, которые посылала мне интуиция. Достал сотовый, нашел тот выпуск новостей и вчитался внимательно, выискивая сам не знал что. Дочитал до самого конца и понял — нашёл.

— …За мою девственность он купил мне кафе…

И ни слова про дом, пять миллионов.

Я не покупал Несси кафе, даже не думал об этом, ведь она хотела быть «носом». Я дарил ей что угодно: сапфиры, деньги, дома, платья, опыт — и никогда кафе. Буквально наугад вбил в поисковик «кафе Тенесси Моори» — и Yahoo выдал мне фото моей девочки в антураже какого-то заведения, обустроенного в стиле Дикого Запада. Несси выглядела беспомощной, напуганной и смотрела на державшего её за плечи парня с такой надеждой… Она так же точно вцеплялась в меня в сурдокамере в космическом центре NASA. И так же смотрела на меня в туалете в кафе на Тринити-плейс… Я знал этот взгляд — она искала защиты, поддержки, понимания. Но уже не у меня.

Ревность накрутила кишки на кулак, я вскочил с земли, но все же взял себя в руки — хватит ослепляющих эмоций, мне нужны ответы.

И я нашёл их. На заднем плане я узнал Келли — девушку, которую хотел сделать администратором кафе Наоми. Открыл список исходящих звонков и выбрал нужный.

— Пап, Наоми продала кафе Несси? — меня била нетерпеливая дрожь.

— Отдала.

— Ты мог бы выяснить, всё ли у неё в порядке? Ты же знаешь, как давят молодых в бизнесе.

— Она прекрасно справляется, сынок.

— И всё-таки…

— Ты должен доверять ей.

— Она знает, что я не погиб?

Это был контрольный гвоздь в собственную голову. Несси не давала интервью, и мне ещё предстояло выяснить, кто это сделал. А ответ на этот вопрос окончательно убедил в том, что я прав:

— Ей пришлось сказать.

— Пришлось?!. Что это значит? — сердце захлебнулось кровью от недоброго предчувствия.

— Когда взорвался «Голубь», она… не захотела жить.

Меня будто раздавило между стен с шипами, а внутренности мгновенно замерзли и рассыпались ледяным крошевом.

— Что она… — сглотнул ужас, вставший камнем в глотке, едва смог договорить: — …сделала?!

Повесилась? Пыталась утопиться? Резала вены? За мгновения до ответа отца я потерял её сто тысяч раз разными способами. Мне ли не знать, как можно себя убить!

— Ушла от реальности. Её вытащил Джейкоб.

Выдохнуть я всё равно не смог. Ушла от реальности. Повторила мой «подвиг». Ринулась за мной в никуда. Скинул звонок и набрал её номер.

«You just dialed the number, which is not in use. Please check your directory or dial 0 for assistance».

Я в чёрном списке. Или она сменила сим-карту. Но почему?

Уже не первый раз порывался лететь к ней немедленно, хоть на межконтинентальной ракете верхом, но понимал, что мне нужно немного времени, чтобы убедиться в том, что прав, что всё, о чём думал сейчас — не игры мозга. Слишком всё невероятно и неожиданно. Слишком близко нашлись все ответы. Я боялся ошибиться. Боялся, что ошиблись все, а не я.

Я так долго внушал себе, что неизлечимо болен, что теперь оказался не готов отпустить то, что и так не оправдывало моё скотское поведение, но давало иллюзию права на индульгенцию. Ведь получалось, что я насиловал Несси и Варю… сам.

Я не мог сейчас броситься спасать свою жизнь, пока не спас Варькину…

…Не заметил, как за разговорами и мыслями оказался напротив ворот с контрольно-пропускным пунктом. Охранник, экипированный по полной форме, вышел и серьёзно, очень внимательно всматривался в меня, держа в руках рацию.

— В доме живут? — спросил я.

— Можно посмотреть ваши документы? — он шагнул к кованым воротам ближе, всё так же странно смотря мне в глаза.

Я протянул загранпаспорт. Парень пролистал его, сверил моё лицо со снимком, вернул документ и открыл дверь:

— Добро пожаловать домой, Никита Германович. — Даже удивиться не осталось сил. Я просто вошёл и задал пару вопросов, но всё, что услышал: — Моя группа здесь несколько дней работает. Знаю только, что право пользоваться усадьбой было у Властелины Романовны, но сейчас она внесена в список лиц, кому доступ на территорию запрещен. Больше мне ничего не известно, — рассказывал начальник охраны, провожая меня к дому. — У меня приказ держать связь с вашим отцом или с вами — если будет от вас такое указание.

Я снова кивнул и пошёл по подъездной дороге к особняку. Держал в руке полученную связку ключей и испытывал какое-то странное чувство, ничего общего с ностальгией больше не имевшее. Огромный дом, но ощущение, что он мне жмёт, не покидало. Деревья стали больше, заматерели. Там, где было дикое разнотравье, ещё зеленел газон. Яблони исчезли, фонтан с ягуаром на ветке, построенный по наброску деда, теперь засыпан и стоял просто скульптурой, затянутой хмелем. Сам дом, запомнившийся мне выбеленным в цвет варёной сгущенки, стал кремово-розовым.

Смотрел и понимал, что за много лет внутри него не осталось ничего, что я помнил. И входить в особняк совсем не хотелось. Развернулся и пошёл вглубь территории, присматриваясь, не мелькнёт ли где коричневый хвост — когда-то мы с отцом выпустили здесь семейку хорьков. Но, конечно, никого я не увидел, даже белок, которых здесь всегда было много.

И домик на деревьях тоже пропал. Два дуба раскинули мощные ветви, словно развели руки, мол, прости, друг, не уберегли. И тихий вздох ветра смешался с моим.