– Не заблуждайся, господин! Я пошла за тобой, потому что не знала, что еще мне делать! Потому что ты бросил меня одну на произвол судьбы, ничего не понимающую вчерашнюю невольницу!

– Какой же упрямой надо быть, чтобы прикидываться, что не справилась с тяготами свободной жизни, лишь бы не признавать свои истинные чувства! – Хартис снова приблизился, навис над нею, раздувая ноздри и оскалившись, как разъяренный зверь, становясь поразительно похож на медведя, вытатуированного на его груди. Лу вскочила, взвинченная, толкнула его и с остервенением бросила:

– Какое тебе дело до моих чувств, если ты просто оставил меня и ушел!

Она ощутила, как по щекам заструились слезы, и закрыла лицо руками. Хартис вдруг подался вперед и прижал ее к себе. Лу замолотила кулаками по его груди, пытаясь отпихнуть, но хватка лишь крепла, и в конечном счете девчонка сдалась, судорожно всхлипывая в родных, теплых объятиях. Большая ладонь ласково, успокаивающе поглаживала ее по голове.

– Лу, лучик мой, – шептал Хартис. – Я не заслуживаю прощения, но все же прости меня. Постарайся понять… Как бы я ни хотел, я не мог забрать тебя с собой, это было вне моей власти. И каким бы сильным ни было желание убедить тебя пойти следом, гораздо сильнее был страх, что с тобой что-то случится. Мне было невыносимо оставлять тебя, и все же я оставил; я смог уйти, потому что решил, что так будет лучше, что там ты будешь в меньшей опасности. Да, я не верил, что ты сможешь миновать Распутье, но вовсе не потому, что считал тебя слабой – ты сильная, очень сильная, лучик мой; но ты прошла через столько ужасных невзгод в детстве, и я боялся, что фантомы создадут для тебя иллюзию счастья, которого ты не ведала, и ты уже не захочешь ее покидать… Поэтому я сбежал – надеялся, что ты возненавидишь меня за такой поступок и постараешься забыть, и станешь жить новой жизнью. Перед уходом я сделал все, что мог: заплатил стражникам на ближайших улицах, чтоб они не обижали тебя, попросил Фарида за тобой приглядеть. Я дал тебе то, чего ты заслуживала – свободу…

Сопевшая ему в грудь девчонка лишь слабо фыркнула, усмехаясь над самой собой, над тем, с какой неприкрытой готовностью, даже рвением, в очередной раз наступает на эти грабли, как легко тает от этих пылких речей, от этого ласкового слова, которым Хартис всегда называл ее.

– Лучик, лучик мой… Пожалуйста, прости меня… Знаешь, прошлым днем, когда тебя нашли… Ох, ведь каждый день с тех пор, как вернулся на эту сторону, я раскидывал гадальные камни, и они твердили мне одно – что ты дома; и я был уверен, что ты осталась в Кауре. Поэтому, когда увидел тебя вчера, истощенную и без сознания, решил, что подхватил химерную болезнь и лишился рассудка. Потом я сидел рядом и звал тебя, хотя знал, что ты не слышишь; чувствовал, как жизнь медленно утекает из тебя, и это было хуже всего на свете – знать, что ты умираешь, а я не в силах помочь тебе… Не знаю, что бы я делал, если бы ты не выкарабкалась… Но потом, к моему великому облегчению, что-то изменилось; целители сказали, что тебе стало лучше, и что ты очнешься. Я все равно ничего не мог сделать, поэтому поехал на битву, чтобы быстрее пролетело время. А когда увидел тебя живую, в сознании, перед собой, я испытал огромную эйфорию… И в то же время злость – но не на тебя, малыш, а только лишь на себя. Ведь я до сих пор не в силах отринуть мысль о том, какой ужасной опасности ты себя подвергла, отправившись сюда. Мне все еще кажется – то, что ты здесь, живая и невредимая, в моих руках сейчас, это всего лишь сон…

Лу взглянула на него снизу вверх, получая, наконец, в подарок долгожданную улыбку, которую так отчаянно жаждала увидеть все это время, робкую и просящую, но солнечную, нежную и бесконечно любимую. Только что она была полна вопросов, обид, тревог – но все это отхлынуло резко, как морской прибой, и вот она уже позабыла обо всем на свете, ее голова стала пустой, а тело – податливым, и она не переставала удивляться, что все это почему-то приходится ей по душе.

– Лу… Прости.

– М-м…

– Простишь?

– Ну что ты заладил…

– Прости меня…

Это была уже не мольба о прощении, это была мантра, ведомые которой, они упали на мягкую гору из подушек. По крайней мере, думала Лу, пока хозяин приникал своими губами к ее, теперь не оставалось сомнений, что человек, который сжимал ее в объятиях, – тот самый Хартис, которого она знала; о да, только его голос мог лить ей в уши густую патоку из слов, столь же бессмысленную, сколь и сладостную; и только его пальцы могли так бесцеремонно блуждать под одеждой, дразня и играя, заставляя все ее тело извиваться в истоме…

…которая была прервана резким визгливым скрипом. Хартис, внезапно выпрямившись, сделал жест в направлении открытой ширмы с грифоном, заставив ее закрыться. Лу неловко взмахнула ногами в воздухе, скатываясь с подушек на землю.

– Не хотел пугать, – виновато сказал Хартис, протягивая ей руку. – Просто сейчас вернется твоя подруга.

И действительно, через пару секунд послышался шорох отодвигаемого полога и шаги, а затем и знакомый голос:

– Я принесла одежду и ботинки, но не уверена, подойдут ли они. И я вот задумалась: можно подгонять вещи по размеру с помощью эфира?

– Извини, не оставишь ли нас наедине ненадолго?

– К-конечно! – смущенно воскликнул голос из-за ширмы. – Я оставлю все здесь…

Под звук поспешно удаляющихся шагов Хартис, не выпуская девчонку из объятий, незримой силой забрал раздобытое Нами добро. Глядя, как по воздуху плывут и плавно опускаются на столик ворох новой одежды и пара ботинок, Лу устало вздохнула, прикрывая глаза и ероша волосы.

– Мне никогда не привыкнуть к этому…

9 Пророчество

Когда они покинули шатер, небо уже заволокло облаками, и начавшийся снегопад укрыл верхушку купола крупными белыми хлопьями, делая освещение в лагере причудливым и туманным. Неподалеку переминался с ноги на ногу алхимик, дымя сигаретой в длинном мундштуке. Его волосы были распущены, а дублет весь вздулся, потому что под ним грелись змеи – головы слегка виднелись над воротником, пятнистые хвосты торчали из-под полы.

– Кэл! – окликнул его Хартис. – Ты, случайно, не видел Нами?

– Опять где-то прохлаждается – что угодно, лишь бы не