Открывать Шура умела, хотя шампанское пила редко. Хлопнувпробкой, она разлила шипучку по чашкам – фужеры Вера не удосужилась достать – иподняла свою, чтобы чокнуться с задумчивой подругой. Та взяла «фужер» не сразу.Сначала погоняла по столу металлическую сеточку от шампанского, затем скомкалафольгу, швырнула ее в ведро и, не попав, хмыкнула. Потом взяла чашку и, стряхнувоцепенение, сказала:

– Давай выпьем за судьбу! Или за карму, не знаю, какправильнее.

– Давай, – согласилась Шура, хотя не совсемпоняла, о чем Вера толкует.

Глухо чокнувшись чайными чашками, они выпили шампанское. Обезалпом. Вера, опустошив свою емкость, вновь ее наполнила.

– А теперь давай мою маму помянем, – предложилаона.

– А что, сегодня какой-то праздник церковный?

– Нет никакого праздника. По крайней мере, я не знаютакого. Просто вспоминаю ее весь день… – Вера обхватила чашку ладонями, какбудто в ней было не шампанское, а горячий чай, которым хочется согретьруки. – Мужчины Радугины – злой рок для женщин семьи Чаек. Дядя Витяразбил мамино сердце, Стас мое.

– Дядя Витя что?

– Ах, Шура, ты ж ничего не знаешь… Мама из-за него венысебе вскрыла. Любила она его. Много лет любила. И ждала, что он на ней женится.Но не дождалась, как ты понимаешь… И умерла.

– Ты это серьезно?

– Куда уж серьезнее, – горько улыбнуласьВера. – Я как узнала, так его возненавидела… Я и сейчас… – Онаотставила чашку, но тут же придвинула и стала барабанить по фарфорупальцами. – Но когда Стаса полюбила, запретила себе плохо думать о егоотце. Оправдания ему находила, а главное, думала – все прощу только за то, чтоблагодаря ему на свет появился человек, с которым я хочу прожить всю жизнь…

Она замолчала.

– Мы твою маму хотели помянуть, – нарушила тишинуШура. – Давай?

Вера кивнула и шумно втянула шампанское. Потом задумалась очем-то, глядя в одну точку.

– Что ты будешь теперь делать? – спросила Шура,имея в виду сегодняшний день. Видя, в каком Вера состоянии, она хотела побыть сней и занять ее чем-нибудь.

– А что мне остается? Только ненавидеть. Уже обоих.

– Да я не об этом…

Но Вера будто не слышала ее реплики.

– А дяде Вите я все же отомщу. Теперь можно. И потомуеду.

– Куда? Опять к тетке?

– Нет, далеко уеду. Туда, где ничто не напомнит о зломроке, довлеющем над женщинами семьи Чаек…

Она схватила чашку и, залпом выпив шампанское, с размахушвырнула ее в стену. Толстый, второсортный фарфор раскололся не на мелкиекусочки, а на два уродливых куска, которые упали на пластиковый стол. Веравзяла в руки тряпку, смахнула осколки в ведро и обыденно проговорила:

– Ты, Шур, извини, что выгоняю, но мне надо деламизаняться. Пока!

И пошла в комнату, где засела за компьютер.

Постояв немного в прихожей и убедившись в том, что Вера незамечает ее присутствия, Шура покинула квартиру.

* * *

Вера шла по коридору, чеканя шаг, как солдат на параде. Онана самом деле ощущала себя солдатом, только не на парадном плацу, а грязным, потным,злым бойцом с передовой, который вот-вот с криком «ура» ринется в атаку.

– Вера Николаевна! – окликнула ее секретаршаРадугина. – Вера Николаевна, да куда же вы? Вам разве назначено?

– Да, – бросила Вера через плечо и шагнула к дверив кабинет.

– Но у меня не записано…

Чайка тряхнула волосами, дернула дверь за ручку и вошла.

– Вера? – удивленно проговорил Виктор Сергеевич,подняв голову над бумагами, лежавшими на столе. – Привет. Проходи, садись.

– Здравствуйте, – сухо приветствовала РадугинаВера.

– Ты по делу или у тебя ко мне личный вопрос?

– У меня есть к вам вопросы, но, боюсь, вы на них неответите.

– Не понимаю тебя…

– Хотя один задам! – грубо оборвала егоВера. – Вас хоть иногда мучает совесть?

– Перестань разговаривать со мной в таком тоне! –вскипел Радугин. – Ты что себе позволяешь?

– Так что там с совестью, Виктор Сергеевич? Мысли омаминой смерти вас мучают или вы уже давно выбросили из головы воспоминания оженщине, которая любила вас настолько, что, когда вы ее бросили, посчитала залучшее покончить с собой?

Виктор Сергеевич побледнел. И как будто меньше ростом стал.Вера впервые видела его таким.

– Ты знаешь? – спросил он хрипло. – О нас сУльяной?

– Знаю.

– Но откуда?

– Из маминого дневника. Она записывала в него все своипереживания… – Вера почувствовала, что к горлу подступает ком. Но плакатьбыло нельзя, поэтому она кашлянула и продолжила: – Мать посвятила вам всю себя.Многие годы вы были центром ее Вселенной. А она для вас, кем была она? Той, чьяслепая любовь тешила ваше самолюбие?

– Ты ошибаешься, Вера… Ульяна много значила для меня.

– Вот уж в чем я как раз не сомневаюсь! Кому неприятноосознавать себя центром Вселенной.

– При чем тут это? – Радугин поморщился. – Ябы предпочел, чтобы Ульяна более спокойно ко мне относилась…

– Вы должны были ее отпустить сразу, как только решили,что не хотите разводиться. Ведь вы не хотели, правда? А мать пичкали«завтраками» лишь для того, чтобы держать ее при себе!

– Нет, все не так. Я метался между двумя женщинами идолго не мог принять окончательного решения… Многие годы!

– Но все же приняли! А маме не сказали. Продолжаливрать, обещать, держать ее на привязи своими сказочками… – Вера подаласьвперед. Ее карие глаза покраснели, щеки покрылись пятнами, и сейчас она оченьпоходила на себя маленькую. На того самого Опарыша, которого дразнили и водворе, и в школе. Но теперь никто бы не посмел обозвать ее, потому что Вераизлучала такую силу духа, что Радугин почувствовал себя неловко под ее пронизывающимвзглядом. – Так почему же, Виктор Сергеевич? Почему вы ее не отпустили?

– Я не мог, понимаешь, не мог…

– Почему?

– Но это же так очевидно! Я любил ее, Вера!

– Да бросьте!

– Иначе я настоял бы на том, чтоб она прервалабеременность.

– Что? – Вера привстала, но тут же опустиласьобратно на стул. – Мама была беременна от вас?

– А ты разве не читала в дневнике?

– Нет… Ничего такого там не было… – Вера сталалихорадочно вспоминать мамины записи, пытаясь обнаружить в них хотя бы намек на«интересное положение», но так и не смогла. – И что же стало с ребенком?