Через несколько минут они уже мчались по шоссе, опустив стекла, и длинные волосы Бронуин трепетали, как знамя на ветру. Она украдкой поглядывала на Данте, который не сводил глаз с дороги. Одинаковые блики дрожали на выпуклых линзах его очков. Над сигаретой, зажатой в двух пальцах, вился дымок, ветер относил его в сторону. Если его поймают в офисе Роберта, размышляла Бронуин, никто не поверит, что это она подбила его на такой поступок. Данте опять окажется за решеткой, а она отделается в худшем случае условным сроком.

Но без Данте ей не обойтись. С тем, что Бронуин знала только из фильмов и книг, Данте сталкивался лично. К примеру, он умел без ключа завести машину… или отпереть замок. В офисе нет системы сигнализации, стало быть, пробраться туда ночью для Данте проще простого.

Вскоре он притормозил у кладбища, где пыльная дорога делала поворот в тени деревьев. На расстоянии десятка ярдов слева виднелось ветхое деревянное строение с дверями, запертыми на ржавый амбарный замок, – все, что осталось от прежней церкви. Заросшая тропа вела к каменным надгробиям на склоне холма.

Бронуин собиралась выйти, когда Данте остановил ее:

– Подожди.

Он снял очки и бросил их на приборную доску, а потом придвинулся ближе, чтобы поцеловать Бронуин. Поцелуй был медленным, сладким и волнующим. Бронуин казалось, что она спускается с первого гребня «американских горок». Данте целовался не так, как другие парни, – те словно просили разрешения. А он просто делал то, что хотел… и выполнял тайные желания самой Бронуин.

Его губы приоткрылись, кончик языка неспешно исследовал ее рот. От Данте слабо пахло табаком, и, хотя Бронуин не нравилось, что он курил, во время поцелуев этот запах возбуждал ее. Наверное, благодаря ему Данте казался более взрослым и опасным. Бронуин вздрогнула от удовольствия, когда он обхватил ладонью ее затылок, запустил пальцы в волосы и принялся нежно поглаживать ее голову. А когда он провел по ее подбородку большим пальцем, она слабо застонала.

Сначала робко, но постепенно смелея, Бронуин открыла рот, коснулась языком губ Данте, просунула ладонь под его футболку и ощутила желобок позвоночника между упругих выпуклых мышц. Ее ладонь липла к влажной коже. От Данте пахло табаком, смазкой и жидким мылом, которым он мылся над ржавой раковиной в мастерской Стэна. Бронуин представила, как он раздевается донага, споласкиваясь под душем, и ощущение тяжести внизу живота усилилось, дыхание сбилось.

Ладонь, лежащая на ее бедре, напоминала ей о том, как однажды Данте расстегнул ее джинсы и просунул пальцы под резинку трусиков. Бронуин вдруг стало стыдно – от того, что у нее между ног все увлажнилось. Когда он слегка ввел в нее палец, она замерла, боясь шевельнуться и чувствуя себя на грани какого-то постыдного, но волнующего поступка, как по ночам, когда она ласкала сама себя под одеялом, доходя до исступления.

Но на этот раз Данте просунул руку под ее тенниску и расстегнул лифчик. Бронуин тихо застонала, совсем не стыдясь своей маленькой груди, как бывало с другими парнями. Данте благоговейно приподнял ее грудь на ладони, его мозолистые пальцы подрагивали, касаясь обгоревшей на солнце кожи.

– Какая ты горячая, – прошептал он, дотрагиваясь губами до ее волос.

– Я уснула, загорая у пристани.

– Жаль, что меня не было рядом. Я бы разбудил тебя.

– Правда? Тогда мне грозило бы кое-что похуже солнечного ожога, – с низким смешком откликнулась она, покусывая его ухо.

Внезапно мысль об отце вызвала у нее неловкость. «Ничего не случится, папа ни о чем не узнает», – убеждала она себя. Но испытанный способ на этот раз не подействовал: чувство вины не проходило. Потому, что сама она помнила обо всем. И почему-то считала, что предает отца. Во-первых, прежняя близость между ними исчезла. Когда-то у нее не было секретов от отца. А теперь они говорили лишь о пустяках и повседневных делах.

Бронуин резко отстранилась.

– Может, лучше погуляем? – предложила она. – Здесь слишком душно. Я хочу подышать.

Данте сразу отпустил ее, но не сумел скрыть досаду. Однажды, когда Бронуин спросила, почему он не злится, как другие парни, он только пожал плечами и ответил, что между мужчинами и мальчишками есть разница. Но теперь она заметила, как на его лице мелькнула гримаса раздражения. Неужели ему уже надоело ждать? Каким бы терпеливым ни был мужчина, он ждет, что рано или поздно девушка переспит с ним.

– Дело твое, – сухо произнес он.

Он наклонился над ней, чтобы открыть дверцу, и Бронуин вдруг охватила паника: она испугалась, что Данте развернет машину и умчится, едва она выйдет. Но он вышел следом, и у нее от облегчения закружилась голова.

Бок о бок они зашагали по заросшей бурьяном тропе, ведущей к кладбищу. Ветви деревьев образовывали рваный навес над головами, трава под ними была усыпана сухими ветками и желудями, которые хрустели под ногами. Тишину нарушали только щебет птиц да отдаленное журчание ручья.

Впереди на холме появились надгробия. Многие заросли мхом и покосились, надписи стали неразборчивыми. Наклонившись и проводя большим пальцем по подушечке мха на каменной плите, Бронуин ощутила странное умиротворение. Она любила кладбища, особенно старые. Значит ли это, что сама она – странная, чудная девушка? Может быть. Но здесь она острее чувствовала свою взаимосвязь с миром. Принадлежность к нему. Даже имена на надгробиях были так же знакомы, как имена людей, с которыми она часто встречалась на улицах городка. «Адольфо Терразини, 1934-1978 гг.» – должно быть, родственник ее учителя рисования, мистера Терразини. А эпитафия на соседней могиле гласила: «Пейшенс Уиттейкер, 1920-1921 гг. Та, что так легко ступала по земле, ныне окружена ангелами». Под плитой покоилась первая дочь прабабушки Макси, умершая в детстве.

Бронуин остановилась перед простым гранитным надгробием, которого прежде не замечала. Надпись на нем виднелась отчетливее, чем на других; прочесть ее было легче.

Коринна Анна Лундквист

1952-1969 гг.

Любимая дочь и сестра

По спине Бронуин пробежал холодок.

– С ней учился в школе мой отец, – тихо объяснила она. – Она умерла, когда была всего двумя годами старше меня.

– От чего она умерла? – спросил Данте.

– Покончила жизнь самоубийством. Можешь себе представить?

– Да, могу.

Что-то в голосе Данте заставило Бронуин резко обернуться. Он смотрел вдаль, на его лице застыло странное выражение. Наконец он почти с вызовом перевел взгляд на Бронуин. В пятнистой тени дерева его серые глаза казались почти черными.

– Но если я и думал о самоубийстве, – добавил он, – это еще не значит, что я решусь на такое.

Бронуин задумалась о своей матери, похороненной на католическом кладбище на другом конце города. Больше всего Бронуин жалела о том, что ей не довелось попрощаться с матерью. Она умерла, когда Бронуин было всего девять лет, в те времена детей не пускали в больничные палаты. Бронуин запомнились только собственное чувство гнева и ощущение, что ее обманули. Она злилась на врачей и сестер, злилась на отца, даже на маму.