живого. Мистер Мирт успел свыкнуться с мыслью, что это невозможно — череда неудачных опытов бриттских и континентальных коллег повергла его в тоску. И вот: результат ханьских научных достижений, человек, более чем на треть обращенный в живой механизм, сидел перед ним, пил чай из фарфоровой чашки с голубыми колокольчиками и был совершенно точно создан из плоти и крови. Мистер Мирт даже осторожно трогал его иногда за руку, чтобы убедиться, что это ему не снится, и изо всех сил старался сдерживать свой научный интерес, чтобы не ранить еще больше живое человеческое сердце под механической броней. За время долгих вечерних разговоров за чаем или бренди мистер Мирт многое узнал о Юй Цзияне. Его не столько волновало его прошлое — которое тот старался держать в тени, — сколько мягкий, уживчивый характер этого человека, который никому не может причинить вред, потому что сама его природа против. Тем страшнее выглядела в его устах история с Ульем и контрабандистами. Правда, стоило мистеру Мирту предложить сразу выплатить за Юй Цзияня весь долг, как тот тут же отстранился и замкнулся в себе. Такая щедрость могла быть воспринята как оскорбление — сообразил позже мистер Мирт и решил вместо этого тайно увеличить ежедневную ставку Юй Цзияня и Джона Ортанса: тем более оба друга вполне это заработали. В качестве извинения мистеру Мирту не оставалось ничего, кроме как предложить хотя бы свои руки: Ортанс прекрасный механик, но два гения инженерии лучше, чем один, особенно когда дело касается иностранных технологий. И, слава Королю фаэ, на это Юй Цзиянь был согласен.

Что касается Джона Ортанса, то в его лице мистер Мирт приобрел незабываемого помощника. «Где же вы были раньше!»— возмущенно восклицал он, пока из-под золотых рук Ортанса выходила очередная идеально откалиброванная деталь. Впору было заподозрить в его крови примесь крови фаэ — простым смертным подобные таланты от щедрот судьбы выделялись раз в столетие. Но мистеру Ортансу как раз повезло попасть под эту раздачу, не иначе. Металл слушался его, точно был живой, несговорчивые детали он мог в прямом смысле уговорить. Мистер Мирт находил это восхитительным. В их ежедневной рутине по подготовке паровой машины к Выставке — которая слишком скучна и недостойна упоминания, поскольку навеет скуку на читателя раньше, чем он подберется к самому главному, — Джон Ортанс отвечал также и за поднятие боевого духа. Мистер Мирт и не знал, что бы он делал без его добродушного юмора и доброго слова, всегда находящегося в нужный момент.

И, конечно, Поуп. Верный друг, всегда готовый и выслушать, и поддержать, и заварить свежий чай. Мистер Мирт отчаянно жалел, что нельзя взять его на Выставку. Слишком легко навлечь на себя гнев толпы — мол, что каменный великан делает рядом с рядовым джентльменом? Раскрывать ни свое происхождение, ни свое истинное «я» для широкой публики мистер Габриэль Мирт не собирался ни при каких обстоятельствах — дурным тоном было бы объявить о том, что Парламент предоставил ему возможность жить свою жизнь в обмен на своеобразное отречение от дома Блюбеллов. К тому моменту, как начался Призыв Просвещения, принц Андерс был уже изгнан, а принц Джеймс поддержал решение отца не держать Габриэля на привязи только ради каприза фаэ, раз фаэ уже ушли в Холмы и отвернулись от тех, кому клялись давать покровительство. Габриэль сам желал этого. Мог ли он знать, что мечта о свободе и собственном выборе спасет ему жизнь и выведет в конечном итоге из-под объявленного Права на смерть?

Габриэль усмехнулся. Вздумай кто-то объявить его бастардом Блюбелла, и в него полетит пуля. Не причинит вреда, конечно: подменышу фаэ надо угрожать чем-то посерьезнее, чем рядовой револьвер. Но рисковать Выставкой… Мечтой, к которой двигался много лет, мечтой не только своей, но и всех, кто верил в нее, — покойных Блюбеллов, Гилдероя Эконита, Амелии, наконец! Это было бы чрезмерно эгоистично.

Поэтому Поуп продолжал оставаться тайной для всех, кроме небольшого круга посвященных, в молчании которых он был уверен. И все же каждый раз рисковал, открывая, что живет с настоящим каменным великаном.

«Интересно, а у моего брата-из-Холмов есть дворецкий?»

Мысль неожиданно оказалась веселой — представив, как чопорный дворецкий танцует в Холмах вместе с фаэ, мистер Мирт не смог удержаться от улыбки. Если в жизни есть справедливость, то так и должно было быть.

Что до него самого…

Мистер Мирт мог бежать сам от себя, но быстрее паровой машины все равно не стал бы. Кровь Блюбеллов и кровь Эконита ощущались на руках заскорузлыми фантомными потеками. Он знал, что не был виноват и что ни единой возможности помешать осатаневшей толпе у него не было, и гнал от себя чувство вины, норовившее сожрать его изнутри. Все, что он мог сделать, — идти вперед, создавать то, ради чего был рожден, менять Лунденбурх и все Острова к лучшему. Продолжать дело Блюбеллов, продолжать дело Эконита. Помогать мисс Амелии в ее борьбе и Юй Цзияню с Джоном Ортансом в их непростых буднях.

Священный мирт оплетает голубой колокольчик.

Нет больше тех колокольчиков — лишь выкошенное поле и наглухо закрытые Холмы. Все, что мог мистер Мирт, — уподобиться своему тезке-растению и плотно оплетать Бриттские острова, удерживая то, что норовило то и дело рухнуть на месте, скрепляя и исцеляя. Железная дорога станет мостом раздробленного королевства без короля. Это маленькое начало.

Но это было в его силах, и, значит, он не имел права потерпеть поражение.

Глубоко вздохнув, мистер Мирт направился к павильонам — Ежегодная Выставка достижений готова была распахнуть двери навстречу изобретателям и посетителям, инвесторам и зевакам, журналистам и мечтателям, словом, всем, кому только было дело до Прогресса, неумолимо шагающего по миру.

* * *

Ежегодная Выставка достижений 18** года выглядела роскошно. Многочисленные павильоны, выросшие вокруг ангара для паровой машины, были выполнены в стиле прошедшего столетия. Помпезная лепнина и вензеля украшали треугольные крыши, высокие, белоснежные колонны в несколько рядов окружали монументальные строения. Выставка напоминала отдельный город, созданный для демонстрации торжества человеческого разума.

В том была основная задумка мистера Анатоля Черча. Устав от ежегодных ярмарочных шатров, он решил — пользуясь так к месту пришедшимся прошением Габриэля Мирта — создать выставочный город на окраине Лунденбурха и навсегда закрепить за Выставкой причитающееся ей место, подчеркивающее ее важность и положение для научного сообщества Бриттских островов.

Высокие ворота открывали путь на огромную территорию, окруженную белоснежной стеной с искусно выполненной лепниной. По обеим сторонам от входа стояли небольшие павильоны с большой вывеской «Все о Выставке!» — здесь работники Выставки могли рассказать всем желающим