А потом он раскалил в горне кусок железа, и начал егоковать, и выковал мою голову. Раскаленную, он бросил ее в чан с ледяной водой.Ударил пар. Голова потемнела, стала почти черной. Кузнец выловил из котла моикости и тоже стал править их на наковальне. Наконец он собрал мой скелет ипокрыл его плотью, которую взял у сидевшего в клетке волка. Пришла Лиля исобака Хукку, сели по обе стороны от меня и начали петь. Я постепенно оживал —жизнь медленно втекала в тело, буквально по клеточке, но Лиля была терпелива.Наконец я сел. Осталось мало, сказал кузнец, вырвал мне глаза и заменил нахрустальные. Теперь я видел не только то, что происходит вокруг, но и то, чтонаписано на внутренней стороне моего черепа особыми буквами. Потом он проткнулмне уши шилом, и я стал понимать язык птиц. Ну вот, ты можешь летать, сказалкузнец, лети. Я помахал рукой Лиле и полетел. Обратный путь занял мало времени.Кукла, хорек и сова сидели кружком вокруг маленького костра. Я вернулся, сказаля…

Я действительно вернулся.

Для верности ощупал себя. Я был я, более или менее привычныйсебе, и ничего неожиданного не случилось. Очень хотелось посмотреть в зеркало,и, хотя никаких зеркал в ближайших окрестностях не предвиделось, я нащупал внагрудном кармане жилетки фотоаппарат. Сдвинул тумблер питания — экранчикосветился, потом появились всяческие символы, среди которых — и индикаторбатарей. Судя по нему, в аккумуляторе оставалась примерно половина заряда. Ясфотографировал себя (со вспышкой, понятное дело), дождался, пока глазапривыкнут снова к полутьме, и посмотрел. Да, на снимке был я, очень испуганныйи замученный, но я.

Почему у меня вдруг возникли сомнения? Не знаю. Это сиделогде-то в глубине, темное, неопределимое — и непреодолимое тоже. Глубокоепонимание у меня было такое — что, пока я не убедился бы в собственнойаутентичности, ничего дальше сделать просто не мог. Будто в голову вбили клин,мешающий думать о чем-то другом.

Ну вот… убедился. Посмотрел на себя со стороны… Не знаюзачем, но я стал отматывать снимки назад. Несколько озерных видов — в общем-тосамых обычных. Рагнара… взгляд через плечо. Очень красиво. А это мы идем сМаринкой и Шарпом через горную седловину. Не помню, как снимал, но снимок-то —вот он. Просто Маринка… не помню где. Кажется, когда вышли от Ирины Тойвовны ипотопали вслед за тряпичной куклой…

И тут я вздрогнул. На меня смотрела Уме, великая ной- да.Половину кадра занимало Маринкино плечо не в фокусе, зато мумия Уме получиласьотменно: шлем, выразительный взгляд закрытых глаз, доспех, округлый злополучныйщит… В верхней части снимка имелся значок голосовой метки. Ну-ка…

Ни черта не слышно. Да, точно, я тогда так и не настроилзвукозапись. Но был же включен диктофон! Вот он, вот он… поищем.

Нашел.

Шорох. Бух-бух-бух, — наверное, шаги. Бух — встали.«Назад!» — мой вскрик. Опять шорох. — «У-оййй…» — это Маринка, стонет.Треск, что-то отрывается, звук падения — вернее, каскад звуков падения. Грохот.А потом чужой голос, медленно выговаривающий слова:

— Хярту-руока-тавара-ними-херрани-сотури…

И волк, последние полчаса молча метавшийся в соседней клеткеиз угла в угол, вдруг замер, припав на передние лапы и поджав хвост.

— Как это могло получиться? — в который раз спрашивалаМарина, и никто не мог ей ответить. — Как?!

— Мы никогда не встречались ни с чем подобным, —сказала задумчиво Рагнара. — Я даже представить не могу, какого родаумения использовал сын Ылто Валло. Духи в смятении… Мужчина Кос-та до последнейминуты был именно тем, кем он был, а не отпрыском Ылто Валло. Как это объяснить,я не знаю.

— Интересно и другое, — сказала Ирина Тойвовна. —Зачем он раскрыл себя перед нами? Ведь он мог тихо, спокойно и незаметновернуться, и мы ничего не узнали бы. Сын волка не делает ничего понапрасну. Сего точки зрения, это имело смысл.

— Какой?

— Предположим, смутить. Запугать. Заставить отступить отпланов, начать торопливо импровизировать, а значит — ошибаться… Но это означаетодно — он опасается нашего вмешательства, следовательно, он знает о своейуязвимости. Вот эту точку уязвимости нам бы и надо найти…

— Постойте, — сказала Марина. — Нам что, нужнопобедить Волкова — или только отнять у него щит?

Рагнара и Ирина Тойвовна переглянулись. Потом обе посмотрелина Иткураиту.

— Боюсь, что сын Ылто Валло для нас слишком могуч, —сказала Иткураита. — Мы можем лишиться слишком многих, если столкнемся сним в бою. Увы, нам предстоит действовать исподтишка, и не воевать, а красть.Забудем о нечистом отпрыске Ылто Валло и будем помнить только о щите. Моеслово.

— Вот так, да? — сказала Марина. — Ирина Тойвовна,а ту девушку без души, о которой я говорила, — уже доставили? И нашШарапов…

— Он сидите Айникки, — сказалаРагнара. — Яразрешила.

— Икка уже здесь, — сказала Ирина Тойвовна.

— Я хочу поговорить с ними обоими, — сказалаМарина. — Одновременно.

— Хярту-руока-тавара-ними-херрани-сотури-хи-пал- вотат —каикки-элаимет! — сказал я, пытаясь соблюсти все интонации, и на этот разполучилось: волки перестали рычать и распластались в своих клетках, опустивглаза. Я чувствовал их покорность. Не знаю, как это описать… какая-тотелепатия, честное слово: не передача слов, конечно, но эмоций и реакций быланалицо.

И тут я услышал совершенно неуместный скрежет засова.

На пол между клетками упал желтый свет, а потом там жепоявилась вытянутая черная тень. Сама дверь мне из моей клетки видна не была.

Шаги. Я спрятал фотоаппарат в карман. Еще пригодится…

Подошел выворотень. Один из. Они все были на одно лицо. Яоткуда-то знал, чем они отличаются от людей и как выделить их в толпе, но междусобой — не различал совсем. Он холодно скалился. На плече автомат, в руках —колечко с ключами.

— Выходи, — сказал он и отомкнул замок.

Я выпрямился и откашлялся…

Запись Маринкиного голоса на диктофоне. Когда и при какихобстоятельствах сделана, не знаю. Она в отдельной папке, дата сбита.

«…огонь. Что? Я говорю, развела огонь. Дрова были сухиегнилушки, они не столько горели, сколько тлели. Дым пах сухими грибами. Ядобавила в жар сухих трав и капнула несколько капель молока из кожаного туеса.Запах изменился. Икка и Шарп сидели неподвижно, смотрели в костер. Я закрылаполог шатра, чтобы весь дым оставался внутри. Свою душу я выпустила в биджаг,но оставила висеть рядом с собой, с левой стороны, на уровне сердца. Так лучшепонимаешь другого. Первой появилась душа Шарпа — несчастная, искалеченная,кривая и косая… не знаю уж, что он там продал. Наверное, Волков его обманул.Потом вышла душа Икки. Вернее, то, что было у нее вместо души — такая кукла изсоломы, с торчащими лапками… очень страшно. Я была гораздо больше их и сильнее,поэтому взяла их в руки и стала петь. Не помню, что пела. Что-то из Земфиры,по-моему. На самом деле все равно, что поешь, какие слова, — важно, чтобыбыл правильный ритм. Ну вот… а потом я стала с ними говорить. Пугала,уговаривала. Шарп, кстати, не поддался, а Икка, наоборот, и не думаласопротивляться — другое дело, что она была тупая, и надо было правильно ипредельно просто ставить вопросы. Я не сразу в это въехала. Но потом делопошло. Она ничего не скрывала. Труднее оказалось вернуть ей эту соломенную душуобратно…»