— Темный мир станет поистине темным…

— Да.

— Забавно то, что Волков говорил мне почти то же самое. Чтокогда мы вскрыли крипту, то запустили какой-то процесс, который погубит мир…

— Ну, получается, что так и есть, — усмехнулась ИринаТойвовна. — Одно из свойств нхо — лгать, не говоря ни одного неверногослова. Теперь ты знаешь все это чуть более подробно…

— И что же делать?

— Надо забрать щит.

— Легко сказать.

— Смотри сама: есть три компонента — стояние Лун, камень ищит. Стояние мы отменить не можем, камень очень тяжел… остается щит.

— Над которым Волков трясется, как Кощей над златом.

— Именно так. Но ты пока что не знаешь своих собственныхвозможностей.

— То есть?

— Ты потомственная нойда. Войгини — твоя и Уме — подруги илиеще ближе. Ты можешь сразу стать нойдой- нойтлохоном, а это самый страшныйбарьер, потом все пойдет проще.

— Что значит — страшный?

— Тебе нужно будет утонуть.

— Это безумие, — сказал я. — Волков обучалсясвоему ремеслу сколько — две тысячи лет? А ты хочешь на ускоренных курсахпревзойти его…

— У меня будут умения и опыт Уме, — сказала Маринка неочень уверенно. — А Уме победила его отца, который был куда страшнее.

— Мы этого не знаем, — сказал я. — Как измерить,кто страшнее, сильнее? Как сравнить?

— А что ты предлагаешь?

— Нам надо… хотя бы двоим…

— Я спрашивала. Они не могут инициировать мужчин. Другая…магия, что ли. Давай это так называть, для простоты.

— Кто тебе сказал?

— Рагнара.

— Ты с ней говорила?

— Конечно. Она тут вроде одной из верховных шаманок. А что?

— Просто спросил. А с вождем тебя уже познакомили?

— Пока нет. Она в горах, общается с духами… А наша ИринаТойвовна, оказывается, что-то вроде директора местного ЦРУ.

— Это я уже понял. Ты про Шарпа не спрашивала?

— Спрашивала. Он на рыбалке.

— Что?

— На рыбалке. В смысле ловит рыбу. На удочку. С лодки. А чтотебя удивляет?

— Да фиг его знает.

— По-моему, уже давно пора перестать удивляться.

— Ну да. Удивление вызывают какие-то нормальные вещи.Кстати, ты есть хочешь?

— Совсем не хочу.

— Вот и я тоже. И Рагнара сказала, что не захотим и чтонужно себя заставлять.

— Я попробовала. Тошнит.

— Аналогично, коллега. Но вот они же как-топриспособились?

— Видимо, разность хода времени или что-то в этом духе…организм реагирует неадекватно. Я где-то читала, что у космонавтов так и чтонекоторые едят через силу весь полет, сколько они там…

— Наверное… Слушай, а может быть, все-таки есть другой путь?Может, они нам чего-то не рассказывают? Не доверяют?

— Может. Но тут получается как? Чтобы это узнать, я должнапройти инициацию. Думаю, если бы они хотели меня убить, то не пудрили бы мозги.А?

— Не сомневаюсь. Но все равно…

— Я знаешь сколько в себе копалась? И поняла, что это всеотговорки. Да, боюсь. Ну и что? С тарзанкой прыгать… ни для чего, просто так —это пожалуйста. А для дела…

— Тут другое, Марин. Ты же понимаешь, что хода назад небудет?

— А его и так и так не будет. Мы тут можем, да, бесконечнотрындеть, потому что эти заморочки со временем… но все равно ведь решатьпридется, а решать лучше сразу, не изводить себя. Правда же?

Я подумал. Я знал случаи, когда первое, импульсивное решениебыло самым правильным. И знал наоборот — когда оно вело к катастрофе. КогдаМаркушкин побежал спасать пацана и нашел свою мину… и не только это. А, ч-черт…

— По-моему, в общем сказать нельзя. Только в каждомконкретном. И то — после, когда все становится ясным.

— Ну… да. Наверное. И все равно. Давай представим, что иВолков нам врал, и эти врут. Но заметь, и там и там все кончается жуткойкатастрофой…

— Марин, — сказал я. — Пойми. Умозрительно этазадача неразрешима. Сколько бы мы ни пытались снимать слои… Помнишь парадоксузника?

— Это который?

— Когда узника приговорили к смерти и судья сказал: тыбудешь казнен в течение недели, но не будешь знать, в какой день. И узниквозликовал: его не смогут казнить! Его точно не смогут казнить в последний деньнедели, в субботу, потому что, раз он до него дожил, то он будет знать, что этои есть день казни, а значит, условие приговора нарушено. Но тогда его не смогутказнить и в пятницу, потому что…

— Поняла. И что?

— Ничего. Он дошел в своих рассуждениях до воскресенья иуспокоился. А в среду его повесили. Понимаешь?

— И к чему это ты рассказал такую веселую историю?

— К тому, что все наши теоретизирования бесполезны. Не надообъяснять почему?

— Кажется, поняла.

— Ну вот. И еще — ты, кажется, уже все решила и сейчаспросто пытаешься оправдаться.

— Перед кем? В чем?

— Передо мной. В том, что уходишь одна. Нам ведь ужеобъяснили: и ты нойда, и я нойда, только оба не раскачанные.

Но, наверное, наши войгини где-то там, — я показалвверх, — наверное, они что-то знают наперед…

И тут появились Рагнара, Ирина Тойвовна и еще одна эльфийка,как будто шагнувшая сюда прямо с киноэкрана — во всем зеленом. Наверное, этобыл оптический рефлекс — но и лицо ее, и светлые волосы тоже отливали зеленью.Ну а глаза — те не отливали. Таких зеленых бездонных глазищ я не видел никогда.

Непроизвольно я встал на колено и, преклонив голову, положилправую руку на левое плечо.

Не помню, как делал эту запись. Будто кто-то водил моейрукой, пока я был в глубокой отключке. Не знаю, откуда могло взяться то, что янаписал: Маринка вроде бы ничего не рассказывала, просто некогда было… ну аменя, понятное дело, на таинство не допустили. В общем, ерунда какая-то. Но япредупреждал, что в этом деле много странностей.

«…укутанную в рыболовную сеть. Она не могла шевельнуться.Хорошо смазанное, колесо крутилось беззвучно. Ноги коснулись воды.

Озноб охватил тело. Ее почему-то погружали не равномерно, апозволяя привыкнуть к холоду: до колен, до бедер, по пояс, по грудь, по шею. Вэтом положении ее продержали довольно долго. Она перестала чувствовать тело.Была только нервная дрожь — что-то бешено трепыхалось чуть выше желудка. Водапочти не двигалась, но иногда мягко касалась подбородка и отступала.«Дыши», — вспомнила она — и стала дышать.