Червинском, нашем нынешнем уважаемом члене-корреспонденте Академии наук. Мы с ним переписываемся, правда еще реже, чем с тобой. Вениамин Сергеевич недавно переехал в Москву, расстался наконец со своими котиками и вплотную занялся вопросами биосферы, охраны окружающей среды – самыми, как он заявляет, жгучими проблемами современности. Так вот, в свое время Червинский тоже мог остановить Толоконникова. Причем весьма несложно. Что стоило профессору, которого совершенно не волновали проблемы субординации, снять трубку, со свойственной ему непосредственностью позвонить хоть самому командующему и заявить: разыгравшаяся стихия ставит под угрозу сохранность отряда, а следовательно, и саму экспедицию.

Все могли внести свою лепту, но никто не ударил палец о палец. Вот так-то, друг мой!

О солдатах же вспоминаю с большой теплотой. Люди вели себя безукоризненно в наисложнейших штормовых условиях и действовали не за страх, а за совесть.

Теперь можешь делать выводы. Конечно, судить обо всем спустя тридцать с лишком лет, когда ты набрался и ума, и жизненного опыта, легко. Нельзя забывать, что мы были тогда молодыми и многого еще не понимали. Мудрость приходит с годами. Повышается чувство ответственности. Расширяется масштабность мышления. Вырабатывается известная осторожность. Прежде чем принять какое-либо решение, взвешиваешь все за и против. Хорош бы я был теперь секретарь райкома, если б действовал на авось, куда кривая вывезет.

Расписался что-то сегодня. Благо ночь, и никто не мешает… Жена и дети давно спят. А я сижу на кухне (прислушиваюсь к вою шакалов – их у нас здесь, в горах, много) и никак не могу остановиться. Разбередил ты меня своими вопросами. Всколыхнулось в памяти пережитое. Эх, если бы можно было пройти все сначала! (Не встречал человека, который хоть однажды не помечтал начать жизнь с нуля.) Представляешь, как бы мы разумно действовали? Не допустили бы ни единой ошибки. В любых ситуациях поступали бы исключительно правильно…

Но жизнь, наверное, тем и прекрасна, что неповторима. То, что совершил, не переделаешь. Так оно и войдет в историю… Поэтому сейчас, прежде чем ты предпримешь решительный шаг, думай крепко.

Видишь, уже морализировать начал. И все-таки пусть тебе не покажется, что я теперь выработал новую манеру поведения. Терпеть не могу поучать. На людей лучше действуют сделанные тобою дела, чем слова.

Кончаю. Третий час ночи. Завтра пленум по свекле. Добычу увеличиваем, а убирать не успеваем.

Привет от моих.

Жму руку! Твой Калинник.

Бегичев неторопливо шагал по лесной тропинке. Хотелось побыть одному. Потом на это, он знал, времени не будет. А что-то важное, казалось ему, он не решил, что-то недодумал. Но в голову лезли совершеннейшие пустяки… Мешала тишина, наступившая после нескольких дней затяжного дождя. Беззвучие воспринималось нереальным, таившим в себе угрозу.

Припомнился разговор с командиром полка. «Почему вы до сих пор в младших лейтенантах ходите? – спросил он с иронией. – Штрафник?»

Что ответить? Так случилось. Представили на очередное звание – получить не успел: ранили. После госпиталя попал в другую часть. А тут и войне конец…

Был конец. Да весь вышел. Снова война! И черт с ними, с чинами…

Маме вчера не написал. Хорош сынок! Сегодня, одиннадцатого августа, вся страна, и мама тоже, узнает: началось!.. Предотвратить войну благими пожеланиями и доброй волей никому еще не удавалось. Остановить ее можно только силой.

Так Бегичев думал сам, к той же мысли приучал солдат.

Земля, устланная хвоей, мокро пружинила под ногами. С веток при малейшем прикосновении рушилась дождевая капель. Последний мирный рассвет!

Перед тем как уйти на КП, младший лейтенант зашел в палатку к разведчикам. На часах половина пятого. Такая рань…

Негромкая команда «В ружье» сорвала бойцов с постелей. Сразу все вокруг ожило, сдержанно загудело.

– Шевелись, братва! – поторапливал солдат Ладов и так же, как ежедневно, напоминал: – Оружие и имущество проверю лично. Кто что забудет – пеняй на себя.

Выйдя на опушку, Бегичев остановился. Сопка отлого сбегала вниз. Выполосканная дождём трава чуть прилегла, окружив зеленым морем кудрявые островки папоротников. Вдоль дороги, отмечая ее изгибы, вымахали могучие, до метра в диаметре, желто-бурые лопухи. Высоченные медвежьи дудки покрылись серебристо-шелковым налетом, особенно заметным на фоне кустов шикши, усыпанной черными бусинами ягод. По склону, врезаясь в него неровной полосой, выстроился бамбук. Под его широкими листьями, казалось, плыли в воздухе яркие крупные цветы белокопытника, похожие на болотную лилию.

Бегичев смотрел на знакомое, много раз виденное поле и вроде бы не узнавал. Уходить не хотелось!

Он сорвал пригоршню сиреневато-сизых плодов жимолости, по вкусу напоминавших голубику, и спрыгнул в траншею. По привычке сразу же пригнувшись, направился к командному пункту.

КП полка располагался на склоне высоты, спускающейся к югу и обозначенной на картах отметкой 97,3. Блиндаж перекрывало несколько накатов. Строили основательно. В просторных отсеках размещались ячейки управления артиллеристов, авиаторов, танкистов. Через узкие смотровые щели местность видна как на ладони. Правее КП по склону высоты петляла дорога. Она спускалась все ниже и ниже, пока не растворялась в тумане, клубившемся над двумя параллельными просеками, проложенными строго с востока на запад. Между ними как раз и проходила та незримая черта, что отделяет одну страну от другой и зовется государственной границей. От реки, протекавшей уже по японской территории, наплывал туман: берега неглубокой, мелководной Коттонкай-Гавы представляли сплошные болота…

Внешне на КП все было как обычно. Часовые стояли на своих местах. Замерли наблюдатели у смотровых приборов. Прибегали и убегали посыльные. Тренькали полевые телефоны, установленные в нишах. Но в самой атмосфере – это Бегичев сразу уловил – чувствовалось сдержанное возбуждение. Люди старались держаться естественно, но их выдавала нарочитая деловитость, излишняя суетливость, подчеркнутая готовность, выслушав приказ, бежать исполнять… Скажет кто-нибудь громкое слово и тут же поспешно умолкает, виновато поглядывая на окружающих. Зашуршит разворачиваемая карта – все оборачиваются на звук. Когда начальник связи, проверяя линию, начал монотонно вызывать «Волгу», командир полка раздраженно бросил:

– Кончай! Сколько можно!

Никто не знал времени «Ч» – начала атаки. Но накануне офицеров собрал начальник штаба и отдал предварительные боевые распоряжения.

Не знал точного часа и командир полка. Сдвинув каску на затылок, он размашисто вышагивал по блиндажу. В сумерках лоб его казался непомерным: он начинался от бровей и уходил круто вверх, к большим залысинам. Все в нем было крупно: нос, губы, подбородок, даже морщины…

В блиндаж спустился комдив. Было странно, что у такого громоздкого человека бесшумная походка. Чтобы не зацепиться за низкий бревенчатый потолок, он втянул голову в плечи и от этого стал еще более сутулым, чем был на самом деле.

– Отменно устроились, – остановив