Вообще «дивчина» Стаса была очень похожа на самого Стаса,просто удивительно даже. У нее были длинные волосы с выгоревшими на концахпрядями, очень милое личико, сужавшееся к подбородку, гладкая кожа и в пупкебриллиант. Для того чтобы бриллиант был виден, пуговки на блузке кончалисьзадолго до пупка, примерно сразу под грудью. Грудь была аппетитна, но неслишком сдобна, все как следует.

Сейчас волосы у нее развевались по ветру, как у сильфиды, пощекам катились слезы, и казалось, что вот-вот прямо на изумрудной лужайке, подчистым и теплым небом должна случиться ужасная сцена, как в кино — он настигнетее, станет хватать за плечи, а она будет вырываться, хрипеть и закатыватьглаза.

Кошмар на улице Вязов.

— Леся!

Она остановилась в двух шагах от Маши с Сильвестром иприжала к щекам кулаки.

— Не подходи ко мне, — сказала она очень тихо. — Не смей комне подходить.

Стас Головко послушно остановился.

— Мам, пойдем отсюда, — быстро проговорил Сильвестр.

— И больше никогда не смей разговаривать со мной, —продолжала «дивчина» все так же тихо. — Я сейчас же уеду.

— Ты не посмеешь.

Она отняла руки от щек и спросила, словно плюнула ему влицо:

— Я не посмею?!

— Ты не можешь сейчас уехать, Леся!

— Я не могу?! После… после всего, что ты… сделал?!

— Леся!

— Мам, пойдем отсюда, а?

— И кто меня остановит?! Ты сам?! Или отдашь меня папочкинымпсам?!

Стас сделал движение, и Леся отступила. Машу и ее сына онакак будто не замечала.

Сильвестру все это страшно не нравилось. Он вообще не любилскандалов и криков и терпеть не мог, когда рядом орали и выясняли отношения.Еще он терпеть не мог, когда мать сердилась или — хуже того! — начинала на негоругаться. Он пугался и не знал, как жить дальше. От крика у него будто отшибалоразум, и все мысли исчезали, кроме одной — убежать. Как можно быстрее и какможно дальше.

Стас сделал еще шаг и улыбнулся Маше и Сильвестру.

— Мы поссорились, — зачем-то сказал он. — Прощения просим!

— Поссорились?! — переспросила сильфида. — Мы поссорились?!

И она захохотала и затрясла головой, и кулаки у нее тожезатряслись, и Стас прыгнул, с силой обнял ее за плечи и повел прочь. Онавырывалась, брыкалась, но он ее не отпускал, и Леся перестала брыкаться и пошла,а Сильвестр с Машей смотрели им вслед.

— Чего они ругаются? — под нос себе сказал Сильвестр. —Вырасту, ни на кого не буду ругаться! Ни за что, никогда!

— Никогда не говори никогда, — произнес рядом Родионов. —Всегда говори всегда.

Маша с изумлением оглянулась.

Он подошел к ним и усмехнулся:

— Из-за чего такие страсти? Кто-нибудь вник?

Оказалось, что никто не вник.

— Ну что же так, — пожурил Родионов. — Нехорошо. Страстикипят, а мы не в курсе дела.

— По-моему, он ее бросил, — проявил Сильвестр чудесапроницательности. — У нас в классе так часто бывает.

— Да ну? — удивился Родионов.

Маша сделала сыну козью рожу, но он ничего не заметил.

— Все время, — небрежно продолжал он. — В прошлом году ЛизаГалкина бегала за Гариком, и тоже все рыдала и вот так волосами делала. — И онпоказал, как именно Галкина «делала волосами».

— А Гарик чего?

— А Гарик ничего! Сдалась она ему, эта Лизка! Мы вообщесчитаем, что это все ерунда!

— Что ерунда?

— Ну вот, любовь эта! Мы считаем, что только дуракам такоесчастье надо, а нам-то зачем, нам не надо!…

— А вам — это кому?

— Кому, кому, парням, кому! У нас в классе все парни таксчитают!…

— Ох, и я так считаю, — признался Родионов. — Мне бы в вашкласс. Меня бы председателем совета дружины выбрали!

Про дружину Сильвестр ничего не понял, и Родионов сказалему, что это оттого, что он еще молод, и Маша решила, что должна вмешаться:

— Я вам нужна, Дмитрий Андреевич?

— Да как тебе сказать, — Родионов посмотрел на нее и смешнопочесал бровь, — да не особенно, в общем.

— А зачем тогда?…

— А затем тогда, что мне до смерти надоело это стояние нареке Угре, — сказал он сердито, — уже хорошо бы на горизонте объявились татары,побоище состоялось и все разошлись спать!

— А на Угре не было никакого побоища, — влез Сильвестр, —там, наоборот, все очень мирно было. Иван Третий сначала хана боялся, потомучто до этого Тохтамыш всех разбил, но все-таки пошел на них. Они постояли иразошлись.

— Кто?!

— Ну, наши и ордынцы. Ахмат хана звали, что ли!… Ониспугался, и они все убежали. Они переправиться хотели, но, когда нашихувидели, не решились, а потом мороз ударил!

— Это уж как обычно, — согласился Родионов с удовольствием.— Наш мороз всем морозам мороз. Он просто так не ударяет. Всегда только поделу. Так что тут произошло?

— Мы не поняли, — призналась Маша. — Кажется, онипоссорились. Так… всерьез поссорились.

— Такие молодые люди не ссорятся всерьез с такими молодымидевушками, — отрезал Родионов. — Этого просто быть не может.

— Вид у нее был… не очень, — сказала Маша задумчиво. —Совсем плохой.

— Все смятение чувств, — провозгласил Родионов. — Возьмименя в свой класс, Сильвестр!

Сильвестр деликатно промолчал.

— Есть охота, — заявил Родионов.

— И мне охота! — вступил Машин сын. — Мам, ну можно мне вЛавру эту, а?!

— Когда?

— Завтра. Михина мама сказала, что они с удовольствием меняприхватят, а Михин папа сказал, чтобы мы на него даже не рассчитывали. А егомама сказала, что мы и не рассчитываем, а Миха сказал, что он всегда ихзапугивает, а потом все равно приезжает.

— Это он о чем? — осведомился Родионов у Маши, и она поняла,что придется признаться.

В том, что ее сын собирается на экскурсию с семьей олигархаКольцова. Только и всего.

Подумаешь, делов-то!…

Маша рассказывала, Сильвестр приплясывал рядом и время отвремени вставлял реплики. Реплики были все больше про то, что он хочет есть ипить. Родионов молчал.