Сама интерпретация зависит от того, насколько мы желаем погрузиться в изучение причин и следствий. Более глубокое понимание нами температурных режимов и климата конца плейстоцена едва ли не каждый день заставляет нас увеличивать список проксимальных и дистальных причин великого вымирания. Например, палеоботаник Жаклин Джилл обнаружила, что после того, как система растений претерпевает фундаментальную деградацию, становление новой, отличающейся от нее экосистемы требует сотен лет.

И тогда возникает нехватка относительного разнообразия растительности.

Мелкие млекопитающие могут найти путь через это болото, однако, как считает биолог-эволюционист Джон Тайлер Боннер: «Размер имеет значение»[129]. Боннер следующим образом объяснял мне вымирание: «Большинство биологов-эволюционистов скажут вам, что этот процесс происходит среди крупных млекопитающих легче уже потому, что их численно меньше. Грызунов на свете гораздо больше, чем слонов. Шансов вымереть в результате какого-то природного события больше у крупных млекопитающих. Чтобы разделаться со слонами, достаточно истребить не столь уж большое количество этих зверей. Запомните: размер – мера численности вида. И чем она меньше, тем легче его уничтожить».

Я отметила, что это должно оказаться особенно справедливым для таких животных, как представители вида Equus, размножающиеся раз в году. Крупное животное с ограниченной степенью размножения, безусловно, окажется чувствительным к быстрым изменениям климата и растительности. A крупное, немигрирующее животное окажется даже еще более ранимым в этом смысле. Нам неизвестно, мигрировали или нет плейстоценовые кони, однако мы знаем, что современные лошади держатся в определенной округе. Быть может, наличие этого «чувства дома» также сделало их более чувствительными к изменениям экосистемы. Не исключено, что в изменяющемся мире каждая из изолированных популяций лошадей постепенно делалась все менее и менее многочисленной, пока наконец вид Equus просто не исчез с континента, на котором сам он и его предки прожили 56 млн лет. Словно пыль ветром сдуло.

Однажды весенним днем, когда Уиспер еще жил рядом со мной в Вермонте, выдалась великолепная погода. Виндмилл-Хилл, грунтовая дорога, ведущая к моему дому и конюшне, была покрыта внушительным, до колена, слоем грязи. На моем дворе еще оставалось несколько сугробов, однако небо манило своей голубизной. Запах согревающейся земли пропитывал воздух. На сахарных кленах уже набухали молодые листочки, обочины начинали прорастать травой и кружками юных папоротников. День был такой, что радовалось сердце.

Возрадовавшееся сердце Уиспера исполнилось желанием погулять. Я не заметила, как он ушел и как Грей увязался за ним, однако, повинуясь настырному шестому чувству, встала из-за пианино и выглянула в загон. Коней не было. Они могли остаться в конюшне, так как я оставила для них дверь открытой. Но я сомневалась в этом. Слишком уж хорош был день, слишком заманчивые удовольствия сулил он Уисперу.

Я спустилась с горки, чтобы проверить. Никого. Подошла к переднему двору соседа. Ничего. Осмотрела все обыкновенные места, пройдя с километр по дороге. Нет моих лошадей. И тут я заметила их следы. Похоже было, что оба голубчика спустились с горки к школьному двору. Направление следов было вполне очевидно. Никакого разброда и шатаний. У них была вполне определенная цель.

Я запаниковала. Кто знает, что задумали эти два дурня? В те годы я еще не знала, что лошади редко уходят далеко от своего дома. Мне уже казалось, что искать их придется в Нью-Гэмпшире или даже в Мэне. На развилке грунтовой дороги следы изменили направление, кони повернули направо. Теперь они уходили от школы по заросшей тележной колее, заброшенной уже более века, с той поры, как фермеры Гринхилла отправились на запад искать лучшие поля под пшеницу. Леса Вермонта покрыты такими старыми колеями как кружевом. Зная их, можно ехать от границы штата Массачусетс до Канады. Великолепно – если едешь верхом. И ничего хорошего, если пешком преследуешь загулявших коней.

Искать лошадь проси другую лошадь. Я одолжила кобылу у соседа, взнуздала ее и предоставила ей право решать. Кобыла вполне осознанно сошла с места. Она прекрасно знала, где именно хочет оказаться. Она выбрала другую заброшенную колею, которая довольно быстро превратилась в тропу, но я понимала, что мы нигде не плутаем, потому что тропа шла вдоль одной из едва ли не повсеместно встречающихся в штате обвалившихся каменных стенок, напоминавших о давно покинутых и забытых фермах. Я не скиталась в неведомом направлении. Я ехала во вполне определенное место – правда, неведомое мне. Стоял отличный день для верховой прогулки, однако по мере того, как мы углублялись в лес, беспокойство мое возрастало.

И тут я вдруг увидела своих коней. Опустив головы, они щипали самую великолепную траву, которую может представить себе лошадь. Идеальную траву. Совершенную. Такую траву, которая для них слаще, чем для нас голландский шоколад.

Золотой паломино[130] (см. илл. 12 на вклейке) и серый першерон стояли под яркими лучами весеннего солнышка. Вид у этой парочки, у этих Тома и Гека, был, можно сказать, ангельский, словно бы посреди темного хвойного леса их посетило некое гало, намекающее на святость и невинность, что не имело ничего общего с преступлением.

A надо всем царило ясное синее небо.

Я была потрясена. Эволюция наделила лошадей могучими инструментами выживания. Каким, прости господи, образом могли они найти эту самую лужайку? Что именно, какие чувства и ощущения были встроены в эти мозги для того, чтобы они могли обнаружить в самой середине леса особенное место, на котором растет особенная трава?

В те дни я еще не знала об их древней истории, не знала о событиях, которые в конечном итоге соединили наши жизненные пути. Я ничего не знала о Меловой наземной революции, о возникновении цветковых растений 100 млн лет назад, о растянувшейся на 50 млн лет после этого эволюции трав и их постепенном распространении по планете. Никто не рассказывал мне о постоянном и подчас буйном движении тектонических плит, плавающих на том раскаленном отваре, который кипит в недрах нашей планеты; о холоде, который охватил планету 34 млн лет назад; о палящей жаре, приключившейся 56 млн лет назад; о взлетах и падениях содержания углекислого газа; о близкой гибели, караулившей лошадиный род в дни эпигиппуса; о юконском коне; о Чарльзе Дарвине; даже о том, что кони на родном для меня континенте вымерли в глубокой древности.

Но уже тогда, будучи еще очень молодой, я понимала, что Уиспер подарил мне одно из лучших воспоминаний всей моей жизни.