– Оттого что я терпеть не могу красоток и всяческихкрасивостей, – объяснил Мефистов с большой охотой. – Один некрасивый писательсказал глупые слова, которые всякие болваны без конца повторяют: «Красотаспасет мир». Брехня-с! Не спасет, а погубит! В вашей пьеске об этомзамечательно изложено. Настоящая красота не мозолит глаза, она сокрыта идоступна немногим избранным. Профану и хаму она не видна! Первое впечатление отмощного, новаторского произведения искусства – страх и отвращение толпы. Будьмоя воля, на каждое смазливое личико я ставил бы огненное клеймо, чтоб оно несияло своей конфетной миловидностью! Я бы перестроил пышные дворцы вконструкции из железа и бетона! Я бы вытряс заплесневелую чепуху из музеев и…

– Не сомневаюсь, именно так бы вы и поступили, будь вашаволя, – перебил его Фандорин. – Однако что все-таки случилось с госпожойАльтаирской-Луантэн?

Антон Иванович затрясся в беззвучном хохоте.

– Застигута с обожателем в пикантнейшей позе! У себя вгостиничном номере! С гусарским корнетом Лимбахом, юным адонисом. Она почти безничего, а любовник стоит на коленках, весь влез к ней прямо под рубашечку изнай нацеловывает. Говорю вам – порнографическая открытка!

– Не верю, – глухо сказал Эраст Петрович.

– Сам бы не поверил. Но гусар к ней не втихомолку проник –полгостиницы в любовном раже разнес. А непристойную сцену собственными глазамивидели люди, которые выдумывать не станут: Штерн, Васька Простаков, Девяткин.

Должно быть, черты Фандорина исказились. Во всяком случаеМефистов сказал:

– Даже странно, что раньше вы казались мне слащавымкрасавчиком. У вас довольно интересная внешность, лицо римского патриция временупадка империи. Только вот усы лишние. Я бы на вашем месте сбрил. – АнтонИванович показал в качестве образца на свою верхнюю губу. – А я вот послерепетиции решил до гостиницы пешочком пройтись, развеяться. Не составитекомпанию? Можем заглянуть в буфет, выпить.

– Благодарю. Занят, – сквозь зубы ответил Эраст Петрович.

– А к нам в театр когда? Мы далеко продвинулись, вам будетинтересно. Право, приходите на репетицию.

– Непременно.

Наконец чертов «интриган» оставил его в покое. Фандоринпосмотрел на куски мефистовской палки, валяющиеся на тротуаре, и свою ни в чемне повинную тросточку из крепчайшего железного дерева тоже переломил надвое, апотом еще раз пополам.

Еще и вспомнил идиотский комплимент по поводу своейвнешности. Это у Федора Карамазова было «лицо римского патриция периодаупадка»! Между прочим, согласно роману, отвратительному старому эротоману былопримерно столько же лет, сколько мне, подумал он. И в тот же миг раскисшая волявстрепенулась, ожила, наполнила все его существо долгожданной силой.

– Каленым железом, – сказал Фандорин вслух и сунул обломкитрости в карман, чтоб не мусорить на тротуаре.

Еще сказал:

– С мальчишеством п-покончено.

Судьба в лице развратной актриски, прыткого корнета излоязыкого «злодея», вовремя подвернувшегося на пути, милосердно объединились,чтобы вернуть больному рассудок и покой.

Кончено.

На душе стало свободно, холодно, просторно.

За завтраком, на следующий день, Фандорин читал накопившиесягазеты и впервые слушал болтовню Масы без раздражения. Японец, видимо, хотелрассказать о гадком инциденте с корнетом: он деликатно начал с рассуждения обособенном складе нравственности у куртизанок, гейш и актрис, но Эраст Петровичперевел беседу на поразительные события в Китае, где начиналась революция изашатался трон маньчжурской династии Цин. Маса снова попробовал завестиразговор о театре.

– Я заеду туда сегодня. Позже, – сказал Фандорин, и японецумолк, очевидно, пытаясь понять перемену, произошедшую в господине.

– Вы больше не любите ее, господин, – подумав, заключил он свсегдашней проницательностью.

Эраст Петрович не удержался от язвительности:

– Да. Можешь чувствовать себя совершенно свободным.

Ничего на это не ответив, Маса вздохнул и призадумался.

На Театральную площадь Фандорин подъехал к двум, рассчитываяпопасть как раз к обеденному перерыву в репетиции. Он был спокоен и собран.

Госпожа Луантэн вольна устраивать свою частную жизнь, как ейзаблагорассудится, это ее дело. Однако прерванное из-за душевного недугарасследование следовало продолжить. Убийца должен быть найден.

Не успел Фандорин выйти из своей «изотты», как к нему подскочилюркий человечек.

– Сударь, – прошептал он, – имею билет на премьеру новогоспектакля «Ковчега». Шикарная пьеса из азиатской жизни. Оригинальное название –«Две кометы в беззвездном небе». С невероятными фокусами и неслыханнооткровенными сценами. Билеты в кассу еще не поступали, а у меня имеется.Пятнадцать рубликов в амфитеатре, тридцать пять в креслах. Потом будет дороже.

Стало быть, название и тема пьесы секретом уже не являютсяи, более того, определен день премьеры. Ну, эти материи Эраста Петровича теперьне занимали. Черт бы с ней, с пьесой.

Пока он шел до подъезда, барышники приставали к нему ещедважды. Торговля у них шла бойко. А в отдалении, на том же месте, что в прошлыйраз, маячил предводитель спекулянтов с неизменным зеленым портфелем под мышкой.Он поглядывал в осеннее небо, постукивал по земле башмаком на толстойкаучуковой подошве, рассеянно насвистывал, но при этом, кажется, успевалоглядывать все вокруг. Эраст Петрович поймал взгляд маленьких глазок, впившихсяв него не то с любопытством, не то с подозрением. Бог знает, почему он вызвал умутного типа с глиняной мордой столь живую реакцию. Вспомнил о пропуске в ложу?Ну и что с того? Впрочем, это не имело значения.

За время, когда Фандорин здесь не появлялся, произошлинекоторые изменения. Слева от входа висел большой фотографический портретпокойного Смарагдова – с горящей лампадой и грудой цветов, сваленной прямо натротуар. Рядом две фотографии поменьше. Какие-то истерички, оказывается,наложили на себя руки в безутешной скорби по своему кумиру. Объявление вкокетливой траурной рамке извещало, что в малом зале «для узкого кругаприглашенных» состоится «Вечер слез». Цены, разумеется, возвышенные.

С другой стороны от подъезда Эраст Петрович увидел (сердцеслегка сжалось) портрет премьерши в кимоно и с прической такасимада. «Г-ЖААЛЬТАИРСКАЯ-ЛУАНТЭН В НОВОЙ РОЛИ ЯПОНСКОЙ ГЕЙШИ» – гласила броская надпись.Перед фотографией знаменитой артистки тоже лежали цветы, хоть и в меньшемколичестве.