– Ты сказал: “Я был не прав, давай поедем ко мне”, –напомнила она.

– Этого недостаточно? – удивился он.

Катерина засмеялась. Как хорошо было кормить его омлетом нанеобъятных размеров кухне и варить ему кофе, чувствуя, как выветривается изквартиры нежилой музейный дух.

Они вылезли из постели, потому что внезапно очень захотелиесть. В ванной с зеркалами и черным кафелем они провели еще час, и Тимофейнаконец понял, для чего нужно такое обилие зеркал. Потом она быстро сообразилаомлет, а он сидел, вытянув ноги так, чтобы она все время о них спотыкалась.Спотыкаясь, она хваталась за его голое плечо, и ему это было приятно.

Он совсем без нее замучился. И поехал к ней на работу, когдауже не стало сил бороться с собой. Ничего не помогало – ни работа, ни поездки,ни двадцатичасовой рабочий день. Он должен был повторить все сначала, а потомеще раз. И еще. Скоро привыкну, решил он, но страха не почувствовал, толькоспокойствие и уверенность в себе.

Какая-то странная история. Такого с ним раньше не бывало.

Может, просто возраст?

– Ешь, Тимыч, – сказала она. – Холодный омлет – ужаснаягадость.

Никто и никогда не называл его Тимыч. Вот черт. Тимыч –какое славное, милое, домашнее слово. Домашнее? Разве у него есть дом?

– Почему ты так странно меня называешь? – осведомился он.

– Почему странно? – удивилась Катерина. – Или мне следуетназывать тебя Тимофей Ильич?

Он промолчал, а Катерина спросила;

– Ты знаешь, как тебя называет твоя охрана? Он короткоусмехнулся:

– Как?

– Батяня! – провозгласила Катерина с прочувствованнойинтонацией. – Ты знал, да?

– Конечно, – он пожал плечами. – Я всегда все про себя знаю.

“Это заблуждение, – подумала Катерина. – Тебе толькокажется, что ты все про себя знаешь. От этого все твои проблемы”. Ее уже неудивляло, что у могущественного Тимофея Кольцова могут быть проблемы.

– Я очень вожусь во сне, – предупредила она, решив, чтонужно поставить его в известность. Все-таки он собирался провести с ней целуюночь. – И вообще, я сто лет ни с кем не спала. В смысле… спала… то есть неспала… – она смутилась, – ну, то есть когда ложишься и спишь до утра.

Он слушал с интересом. Она смутилась еще больше, вскочила ипошла к барной стойке, где в кофеварке булькал кофе.

– Ну, да, да, – раздраженно сказала она, потому что он явнождал какого-то продолжения, пристально на нее глядя. – Я никогда еще ни с кемне спала.

– В смысле, когда ложишься и спишь до утра, – уточнил он.

– Именно в этом, – подтвердила она. – Это что, записано вмоем досье?

Он подошел к ней и обнял ее сзади – очень большой, теплый иголый. На нем были только джинсы, которые он так и не застегнул. Катерина сразурастеряла весь боевой задор, привалилась к нему, чуть не мурлыча отудовольствия, и потерлась о него всем телом, снизу вверх.

– Я не читал твое досье, – сказал он, кусая ее за ухо.

Это было изумительное, нежное, очень чувствительное ухо, и уТимофея сразу стало ознобно в позвоночнике.

– Я не читаю досье всякой пузатой мелочи. Иногда я читаюдосье на вице-премьеров, но очень редко. Для этого есть Дудников с Абдрашидзе…

– Ты ведь крутой, – прошептала Катерина, проводя губами поего голой груди. – Ты очень крутой парень…

– Я самый крутой из всех известных тебе парней, – поправилТимофей, во всем любивший точность. Она начала сползать по нему на пол, и он,бешено радуясь собственной бесшабашности и возможности делать все, что толькоона пожелает, рухнул на раритетный английский ковер и, в одну секунду оставшисьбез одежды, придавил ее всем телом.

– Ты моя, – прорычал он в ее приоткрытые губы. – Ты будешьделать все, что я тебе велю.

– Конечно, – успокаивающе сказала она и стиснула ладонь вкоротких густых волосах у него на затылке. – Ты только не бойся меня…

Тимофей не вдумывался в то, о чем она его попросила. Кровьколотила в виски, и было уже не до разговоров.

* * *

– Мы предлагаем сейчас провести в Калининградекинофестиваль, на который приедет Никита Михалков со своим новым фильмом. Чутьпозже мы объявим о стипендии Тимофея Кольцова в местных вузах. Причемпредполагается не только стипендия для студентов, но и гранты для научныхработников. О строительстве могильника для захоронения радиационных отходов сотработавших подводных лодок мы доложим дополнительно, когда проработаем вопросокончательно. – Приходченко заглянул в свои бумаги.

– Его обязательно строить? – спросил Кольцов, не поднимаяглаз от своего экземпляра рабочего графика.

– Можно только объявить, Тимофей Ильич. Собственно, можновообще ничего не делать…

Кольцов поднял голову, и Приходченко как будто споткнулся оего взгляд.

– В том смысле, что достаточно просто хорошо освещать. Темболее что самое главное обещание вы уже сдержали…

Кольцов взгляд не отводил, и Приходченко глаз не опустил.

“Неужели знает?” – мелькнуло в голове у Олега, и сразу сталомуторно, как будто заболел желудок.

День оказался тяжелый. Олег еле-еле уехал из дома – с женойи тещей в последнее время не было вообще никакого сладу. Кирюха вопил и нехотел его отпускать – цеплялся за ноги, плакал, разбил чашку, и Олег влепил емуподзатыльник. При воспоминании об этом подзатыльнике ему становилось так плохо,гораздо хуже, чем под взглядом Тимофея Кольцова.

Надвигалось лето, нужно думать, куда отправить Кирюху.Однако при одном только упоминании бойскаутского лагеря в Штатах Кирюха начиналрыдать и кататься по полу. Его не устраивало ничего, что находилось дальшетридцати километров от отца. В Москве Олег оставить его не мог – в доме впоследнее время шли постоянные приготовления, шушуканья, шмыганья, прятанья – имоления, моления, моления…

Его “девушки”, как называла их Катерина, явно что-тозатевали. Это подтверждалось еще и тем, что жена стала с ним почти ласкова впоследнее время. И Олег с ужасом кролика перед гремучей змеей ждал – что-тобудет.

Со всеми утренними удовольствиями он забыл телефон и даже немог вспомнить, где именно. Он не позвонил из машины, хотя должен был, понимая,что его звонка ждут.

А тут еще Кольцов привязался с программой мероприятий. Какэто Катька его не боится? От одной его улыбки можно запросто покончить жизньсамоубийством, чтоб не мучиться…

– Что там с моим однофамильцем? – спросил Тимофей.