данном реструктурированном мире-экономике. Переходы описываются через понятие эволюции, в которой одни и те же принципы международного разделения труда, режимов труда и соответствующих форм государства снова и снова проявляются во все больших масштабах. Меняется же – более или менее случайно – лишь господствующий актор, находящийся в центре мира-экономики и распределяющий политические и экономические атрибуты всех остальных акторов данной системы. Нам предлагается, таким образом, количественная эволюционная модель масштабного социального изменения, основанная на системной, детерминистской, экономистской и функционалистской теории экономического и политического развития.

Почему Бродель стал развивать такую чересчур общую концепцию? Я полагаю, что его теория основывается на ошибочном и глубоко неисторичном понимании капитализма. В своем повествовании ему не удается выработать устойчивое рабочее определение капитализма. Вместо него мы получаем цепочку импрессионистских набросков, которые в итоге дают понятийное различие капитализма и рыночной экономики. И если последняя означает конкурентный сектор мелкого производства, сам капитализм уравнивается с «большим бизнесом» и монополиями [Бродель. 1992. С. 650; 1993. С. 119–121]. Рыночные экономики – это локальные, прозрачные, справедливые обмены в пределах рынка, основанного на конкурентных сделках. Термином «капитализм» обозначается только привилегированная, иерархическая, замкнутая и делокализованная сфера собственно торгового капитализма. Эта форма коммерческого «монопольного капитализма» является главным унифицирующим и мотивирующим принципом всего повествования Броделя. В нем автором стирается различие между современными частными рыночными монополиями, которые являются экономическими, а не политическими, и докапиталистическими торговыми монополиями, сформированными политическими методами. При наличии последних мы, по Броделю, имеем дело с капитализмом. Именно это политическое определение капитализма позволяет Броделю вернуть государство в качестве персонажа своего изложения.

Однако при рассмотрении средневековых фламандских городов, Ганзейского союза, Венеции, Голландии, Великобритании или Соединенных Штатов выясняется, что все эти миры-экономики являются неизменно капиталистическими, поскольку они пользуются монопольными торговыми преимуществами, которыми они обладают и которых нет у связанных с ними полупериферий и периферий. Единственное заметное различие между всеми этими центрами – это различие между мирами-экономиками, основанными на городах, и мирами-экономиками, основанными на национальных рынках. Но следствия этого различия остаются нераскрытыми [Бродель. 1993. С. 100 и далее]. Поэтому нет ничего удивительного в таком, например, отрывке:

Я утверждал, что капитализм в потенции обрисовывается на заре большой истории, развивается и упрочивается на протяжении столетий… Задолго до появления капитализма его предвещали многие признаки: рост городов и обменов, появление рынка труда, сплоченность общества, распространение денег, рост производства, торговля на дальние расстояния, или, если угодно, международный рынок [Бродель. 1992. С. 640–641].

Такое утверждение вполне согласуется с убеждением Броделя в том, что всегда существовали миры-экономики, которое, в свою очередь, связывается с его концепцией la longue duree, «большой длительности», одной из эманаций которой как раз и оказывается капитализм. Но поскольку на самом деле при подъеме и падении миров-экономик ничто никогда не меняется, Бродель остается пленником своей системы. «Рабство, крепостничество, наемный труд были историческими решениями, социально различными, некой универсальной задачи, остававшейся в своей основе одной и той же» [Бродель. 1992. С. 58][101].

Экскурс Джованни Арриги: Вестфалия при голландской гегемонии

Рассмотрим теперь то, как вестфальский порядок понимается в более современной, модифицированной версии модели Броделя – Валлерстайна. Предложенное Джованни Арриги объяснение Вестфальского мира встроено в более широкую броделе-грамшианскую теорию развития нововременного капиталистического мира-экономики. Он начинает с предположения, что цикл накопления капитала, действующий на микроуровне фирмы (Д-Т-Д’), можно перенести на макроуровень международной системы для объяснения динамики, управляющей последовательностью гегемонистских циклов международного капиталистического накопления [Арриги. 2007. С. 43–45].

Базовая логика этих последовательных циклов может быть представлена следующим образом. Возвышение определенного гегемона связано с технологическими и организационными инновациями, которые запускают фазу материальной экспансии. Конкуренция между капиталистами и сокращение доходов в сочетании с угрозой того, что соперничающие державы догонят гегемона, приводит к смещению центра накопления в финансовую сферу, что открывает фазу финансовой экспансии. Тем самым определяется сдвиг от фиксированного производственного капитала к гибкому финансовому капиталу. Исчерпание этой второй фазы накопления капитала и подъем конкурентов приводит к системным кризисам, которые разрешаются войной за гегемонию. Новый гегемон успешно перестраивает собственные способы производства и управления. Начинается новый цикл расширения гегемона и накопления капитала. Нововременная история охватывает четыре системных цикла гегемонистского накопления, каждый из которых задает «долгий век», изменяя при этом структуру международных отношений:

…генуэзский цикл XV – начала XVII вв., голландский цикл конца XVI – третьей четверти XVIII в., британский цикл второй половины XVIII – начала XX в. и американский цикл, который начался в конце XIX в. и продолжается на нынешней фазе финансовой экспансии [Арриги. 2007. С. 45].

Эта схема основана на явно броделевском определении капитализма. Капитализм означает не особое производственное отношение между капиталом и наемной рабочей силой, а «верхний слой в иерархии мировой торговли» – монопольный «антирынок», – от которого отличены «средний слой рыночной экономики» и «нижний слой материальной жизни» [Арриги. 2007. С. 60]. Капитализм в собственном смысле слова означает только первый из указанных уровней. Капитализм в таком понимании требует государственной власти (то есть слияния государства и капитала), так что концентрация, накопление и экспансия капитала опосредуются межгосударственной конкуренцией за подвижный капитал. Поэтому экспансия капитала является политическим и геополитическим процессом; она предполагает перестройку системы государств капиталистическим гегемоном, объединение правительственных и деловых организаций. С этой точки зрения «действительно важным переходом, нуждающимся в объяснении, является не переход от феодализма к капитализму, а переход от рассеянной к сосредоточенной капиталистической власти» [Арриги. 2006. С. 50–51]. Хотя это описание наводит на воспоминание о веберовском понятии государства как «контейнера власти», то есть условия для успешной капиталистической экспансии, в нем также вводится грамшианская идея гегемонистской власти, перекликающаяся с неореалистической теорией гегемонистской стабильности.

Следовательно, каждая международная система не просто структурирована межгосударственной конкуренцией за мобильный капитал; каждая система требует «мирового гегемона», который определяет правила международного поведения, порядка и сотрудничества. Системные гегемонистские циклы накопления не просто определены подъемом и упадком государств внутри неизменной системы государств; сама организационная структура, способ действий и географический объем системы перестраиваются под влиянием каждого нового лидера-гегемона. Гегемония в смысле Грамши предполагает не просто принуждение, но и руководство «системой государств в желательном направлении», осуществляемом ради достижения по-особому понимаемого «общего интереса» – общего как для подданных различных государств, так и для самой группы государств [Арриги. 2007. С. 70].

Теория Арриги уязвима для многих фундаментальных возражений – тут можно упомянуть его определение капитализма; приоритет, отдаваемый им логике обращения, абстрагированной от логики производства; его неспособность теоретически связать технические инновации с производством, соотнести социальное изменение с классовым конфликтом и изучить внутренние причины возвышения и упадка гегемона; его необоснованная склонность видеть в качестве гегемонов в добританской международной системе олигархические торговые республики, а не абсолютистские династические государства. А