Раз даже он попросил меня опустить ему в колодец бутылкувиски. Представляете? Ему нужна была бутылка, а меня он всячески проклинал ипоносил, когда понял, что я вовсе не собираюсь помогать ему.

Наконец снова начало темнеть — темнеть по-настоящему —значит, уже было полдевятого, может быть, даже девять. С Ист-лейн доносился шумпроезжавших машин, но вскоре все смолкло. Это было хорошо, но я знала, что нестоит испытывать судьбу слишком долго.

Немного позже, опустив голову на грудь, я задремала. Этопродолжалось недолго, потому что, когда я очнулась, на горизонте все еще мерцалзакат, но светлячки снова вернулись, выполняя свое обычное дело, и снова где-тодалеко заухала сова. Теперь ее голос звучал более удовлетворенно.

Пошевелившись, я сжала губы, так как все мое тело пронзилитысячи иголочек: слишком долго я просидела в одной и той же позе на коленях. Изколодца ничего не доносилось, и я стала надеяться, что он наконец-то умер —ушел в мир иной, пока я дремала. Но затем вновь раздались какие-то приглушенныезвуки и всхлипывания. Хуже всего было слышать, как он плачет от боли.

Оперевшись на левую руку, я зажгла фонарь и снова посветилав колодец. Чертовски трудно было заставить себя сделать это, особенно теперь,когда наступила кромешная тьма. Каким-то образом Джо удалось встать на ноги, ия увидела, как свет фонаря отразился от двух-трех лужиц рядом с его ботинками.Это напомнило мне, как я смотрела на солнце, отраженное в осколках разбитогостекла, когда Джо устал душить меня и я упала на пол веранды.

Глядя вниз, я наконец-то поняла, что произошло, — я поняла,как ему удалось при падении вниз на глубину тридцати-тридцати пяти футов неразбиться насмерть. Дело в том, что теперь колодец не был абсолютно сух. Но онне был и полон воды — если бы это было так, то Джо утонул бы в нем, как крыса вдождевой бочке, — но дно колодца было влажным и вязким. Это немного смягчилоего падение, к тому же он был пьян и не почувствовал всей остроты боли.

Джо стоял, опустив голову, раскачиваясь из стороны всторону, цепляясь за каменные выступы, чтобы не упасть. Затем, взглянув вверх,он увидел меня и осклабился. От его усмешки мурашки пробежали по всему моемутелу, Энди, потому что это был оскал мертвого человека — мертвеца, истекающегокровью, мертвеца, чьи глаза напоминали вставленные камни.

Затем он начал карабкаться вверх по стене.

Я смотрела и не верила своим глазам. Цепляясь руками завыступы камней, он подтягивался вверх, пока не находил опоры для ног. Немногоотдохнув, он снова тянулся рукой вверх. Рука была похожа на лапу жирного белогопаука. Найдя удобный выступ, Джо вцепился в камень двумя руками. Затем он сноваподтянулся вверх. Дав себе передышку, он поднял окровавленное лицо вверх, и всвете фонаря я увидела кусочки мха, приставшие к его щекам и плечам.

Он все еще усмехался…

Можно мне еще попить, Энди? Нет, не из твоей бутылочки — насегодня хватит. Обыкновенной воды

Спасибо. Огромное спасибо.

Конечно, он намеревался перебраться еще выше, но его ногивдруг соскользнули, и он рухнул вниз. Послышался хлюпающий звук, когда Джоприземлился на задницу. Он застонал и схватился за грудь, как делают героителесериалов, когда хотят показать, что у них сердечный приступ, а затем головаего свесилась на грудь.

Больше я уже не могла вынести этого. Спотыкаясь и цепляясьза кусты ежевики, я кинулась в дом. Вбежав в ванную, я вывернула кишки. Затем япошла в спальню и легла на кровать. Я вся дрожала, в голове у меня вертеласьодна и та же мысль: «Что, если он все еще жив? Что, если он не умрет и ночью?Что, если он будет жить еще несколько дней, утоляя жажду сочащейся сквозь камнивлагой? Что, если он будет кричать, пока Кэроны, Лэнгидлы или Айландеры неуслышат его и не позовут Гаррета Тибодо? А вдруг завтра кто-то заглянет к нам —например, один из его собутыльников, или его позовут починить мотор, или ещечто-нибудь — и услышит крики, доносящиеся из зарослей ежевики? Что тогда,Долорес?

Но какой-то другой голос отвечал на все эти вопросы.Наверное, он принадлежал моему внутреннему глазу, но больше всего онсоответствовал Вере Донован, а не Долорес Клейборн; он звучал сухо, четко,поцелуй-меня-в-задницу-если-тебе-не-нравится-это. «Конечно же, он мертв, —говорил этот голос, — а если даже и не мертв, то скоро умрет. Он умрет от шока,холода и травмы легких. Возможно, найдутся люди, которые не поверят, что можнозамерзнуть насмерть в июльскую ночь, но они наверняка не проводили несколькочасов в тридцати футах под землей, сидя на влажных камнях. Я знаю, что все это крайненеприятно, Долорес, но это по крайней мере избавляет тебя от беспокойства.Поспи хоть немного, а когда ты снова вернешься туда, то сама это увидишь».

Я не знала, есть ли правда в этих словах, но мне казалось,что есть, и я попыталась заснуть. Но не смогла. Каждый раз, когда язадремывала, мне казалось, что Джо подкрадывается к двери черного хода, и прикаждом скрипе в доме я вскакивала.

Потом это стало просто нестерпимым. Сняв платье, я наделаджинсы и свитер (закрыла дверь сарая на замок, когда лошадей уже украли, можетевы подумать), вытащила фонарь из-за шкафа в ванной, где оставила его, когдаменя рвало. Затем я снова пошла к колодцу.

Темно было как никогда. Я не помню, светила ли в ту ночьлуна или нет, но это было и не важно, потому что все небо снова было окутанотяжелыми тучами. Чем ближе подходила я к ежевичным кустам позади дровяногосарая, тем сильнее ноги мои наливались свинцом. Казалось, я вообще не смогуоторвать их от земли, когда в свете фонаря я различила крышку колодца.

Но я смогла — я заставила себя подойти к колодцу вплотную.Минут пять я прислушивалась, но доносилось только пиликанье сверчков, да ветериграл в зарослях ежевики, да где-то далеко-далеко ухала сова… может быть. та жесамая. И откуда-то с востока доносился шум волн, разбивающихся об утесы, но всеэти звуки были настолько привычными, что вряд ли они вообще воспринимаютсяслухом. Я стояла, зажав в руке фонарь Джо и направив поток света на дыру вкрышке, чувствуя, как грязный, едкий пот стекает по моему телу, и я приказаласебе опуститься на колени и заглянуть в колодец. Ведь именно для этого я ипришла сюда.

Да, для этого, но именно этого я и не смогла сделать. Я всядрожала, глухой стон вырвался у меня из груди. Сердце мое трепыхалось, какптичка с перебитыми крыльями.

А затем белая рука, облепленная кровью, грязью и мхом,высунулась из колодца и ухватилась за мою лодыжку.

Я выронила фонарь. Он упал в кусты рядом с краем колодца,это было просто удачей для меня; если бы он упал в колодец, я бы непозавидовала себе. Но тогда я не думала ни о фонаре, ни об удаче, потому чтотогда я была в еще более незавидном положении и могла думать только о руке нащиколотке, руке, тянущей меня к провалу. Об этом и о строке из Библии. Оназвенела у меня в голове, как огромный железный колокол: «Я вырыл колодец дляврагов своих, но сам упал в него».