упоминается новая болезнь, «называемая дурной язвой (pösen plattern)». Речь идет о французской болезни, сифилисе, который всего несколькими месяцами ранее начал свое катастрофическое триумфальное продвижение по Северной Европе. Исходя из хронологии, кажется маловероятным, что новая болезнь действительно послужила мотивом для королевского мандата о богохульстве[491]. Но законодатели, должно быть, почувствовали подтверждение этой новой угрозы и добавили ее в текст во время окончательного редактирования. По аналогии с французскими законами, в тексте также разработана казуистика, позволяющая дифференцировать степень наказания в зависимости от статуса преступника, от того, было ли преступление первым или повторным, и от тяжести правонарушения. Например, проводится различие между богохульством «в порыве гнева, при опьянении или в тому подобном случае (sic!)», с одной стороны, и «кощунственным» богохульством – с другой, т. е. между богохульством по небрежности или в состоянии аффекта, с одной стороны, и намеренным богохульством – с другой. Небрежный богохульник наказывался крупным штрафом, а кощунники подвергались физическому наказанию.

Вслед за мандатами 1495 и 1497 годов германское законодательство активизировалось на различных уровнях, в результате чего нигде в Европе не было такой густой сети правовых положений против богохульства. На имперском уровне соответствующие нормы стали неотъемлемой частью как уголовного права – от Бамбергского уложения 1507 года (ст. 127) до Каролины 1532 года (ст. 106), – так и имперских полицейских указов 1530, 1548 и 1577 годов. В последних были прописаны санкции против легких форм богохульства. Создание норм о богохульстве на имперском уровне привело к последовательному возрождению территориального законодательства о «хорошей полиции» (т. е. хорошем порядке), либо путем буквального принятия имперских законов, либо путем поощрения принятия собственных полицейских правил и указов[492]. Точно так же многие муниципальные эдикты против дурных проклятий и других богохульств были вдохновлены имперским законодательством. Многие корпоративные уставы, артикулярные грамоты ландскнехтов, а также статуты гильдий или своды правил дворов теперь включали соответствующий пассаж.

Конечно, на эти законодательные наступления повлияли и противостояния реформаторов. Однако сущность преступления богохульства в официальных постановлениях осталась практически незатронутой конфессиональными спорами[493]. Так, новый Ульмский церковный порядок 1531 года, созданный Мартином Буцером, опирался на «закон предков». Прежние положения были признаны «разумными, мудрыми и хорошо продуманными», и их не собирались улучшать, а просто подтвердили. К чести и славе Божьей, 150-летней давности запрет на сквернословие наконец должен был неизменно выполняться[494]. Это отражало тот факт, что различные конфессии в основном были согласны с целью достижения нравственного очищения христианского общества.

Этот мотив можно проследить уже с 1500 года; затем он набрал решающую силу благодаря Реформации и был подхвачен старой церковью, самое позднее – в постановлениях Тридентского собора. Это не исключает новой, конфессиональной, постановки акцентов. Так, положения против богохульства в Вюртембергском земельном ордонансе от июня 1536 года приобретают новый, лютеранский, характер исключительно благодаря предшествующей статье «О Слове Божьем»: она ужесточает заповедь соблюдать день воскресный, запрещает посещение чужих месс, а также танцы, гуляния и азартные игры во время проповеди и, наконец, устанавливает, что никто не должен «поносить или хулить святое Евангелие и Слово Божье, как оно ныне проповедуется по Священному Писанию и согласию церкви»[495]. Таким образом, старые формы богохульства включаются в широкую категорию морально-нравственных проступков. Более того, эта трактовка связана с расширенным понятием богохульства, которое потенциально позволяло осуждать все противоположные позиции как богохульные.

В католических районах можно наблюдать аналогичное развитие событий, но с некоторой задержкой. Если до середины XVI века богохульство в Баварии относилось к разделу «моральные заповеди страны», то теперь, согласно распоряжению Альбрехта V от сентября 1569 года, оно было отнесено к религиозным делам и, таким образом, поставлено в одну категорию с такими прегрешениями, как нарушение освящения праздничных дней, праздность, употребление мяса в постные дни и другие преступления против католической религии[496]. В баварском законодательстве единственной специфически католической позицией можно считать то, что хуле на Богородицу Деву Марию уделялось сравнительно большое внимание[497]. Однако протестантские власти также выступали против хулы на Богородицу Деву[498].

Неослабевающий импульс к ужесточению моральной дисциплины, который исходил от Реформации, часто находил выражение в создании организационных структур. Например, в городе Констанце, который с середины 1520-х годов превратился в центр верхненемецко-реформатского направления в протестантизме, в 1531 году был введен институт так называемых цухтгерров (воспитателей). Они должны были противиться моральным проступкам, таким как богохульство, азартные игры и чрезмерное употребление алкоголя, сообщая городскому совету о серьезных случаях. За легкие нарушения они могли сами налагать штрафы, размер которых был установлен в зависимости от того, шла ли речь о более легких богохульствах или о более серьезных проклятиях в адрес Бога. Цухтгеррам должны были помогать еженедельно меняющиеся «ябедники» из числа горожан, обязанные обличать нарушителей. Даже такие высокопоставленные лица, как бургомистр Ханс Велльберг, не избежали этих штрафов. В 1533 году он должен был заплатить штраф три раза – в январе, июне и ноябре. Дисциплинарные структуры в Констанце не были уникальными, они было частью густой сети подобных структур в городах на юге Германии и в Швейцарии. Здесь, как и в других местах, богохульство служило главным преступлением во всей сфере моральной и религиозной дисциплины[499]. На сходство с католическими териториями указывает и то, что имперский город Уберлинген на Боденском озере, одна из немногих католических общин в регионе, в законодательстве о богохульстве строго следовал соседнему Констанцу[500].

Даже если взглянуть на Европу шире, становится очевидной всеобъемлющая конфессиональная общность. С начала XVI века Венецианская республика уделяла особое внимание борьбе с богохульством. В декабре 1537 года Совет Десяти, высший судебный и полицейский орган Серениссимы, принял решение об учреждении Esecutori Contro la Bestemmia, что в переводе означает «уполномоченные против богохульства»[501]. Три ведущих и добросовестных представителя знати должны были наказывать всех тех, «кто осмелится хулить или проклинать имя Господа Бога нашего Иисуса и его славной матери Девы Марии». Возможно, жители города-лагуны чувствовали себя особенно уязвимыми перед злом богохульства: шаткое положение на море, большое количество иммигрантов и иностранцев, а также территориальные потери в ходе османского наступления могли создать впечатление, что Создатель в данный момент не особенно благоволит венецианцам. Esecutori в основном налагали штрафы, часто в сочетании с годичным тюремным заключением или изгнанием на несколько лет. Бродяг и неспособных платить могли отправить на галеры, а в особо серьезных случаях были возможны публичные телесные наказания и бесчестье. В этих случаях провинившегося публично выставляли на несколько часов на площади Сан-Марко, политическом и духовном центре города, а его язык зажимали в тиски. О реальной деятельности Esecutori можно судить лишь по фрагментам. В период с 1550 по 1570 год мы знаем о более чем 200 людях, которые были наказаны ими[502]. Но Esecutori также принимали превентивные меры: по их распоряжению высекались из камня таблички, предупреждающие