коммерсант, к вашим услугам, — приподнявшись со стула, представился он по-французски.

То, как свободно Маковей говорит на этом грубом языке, стало для галантерейщика сюрпризом.

Амалия налила гостю полную миску чорбу. Сабуров был ужасно голоден. Относительный порядок на фронте, как оказалось, не распространялся на войсковые эшелоны. На север он ехал румынским составом. Половина окон в вагонах была разбита, половина вагонов была теплушками для скота. О горячей еде и речи не шло, хуже того: эшелон отправился в путь, не дождавшись обоза с сухими пайками. На станциях, где они останавливались, не достать даже кипятка, а редкие буфеты были заколочены досками.

К Казаклии штабс-капитанские кишки играли бравурные марши. В прошлый раз Сабуров проехал платформу без остановки и так и не навестил друга Васю. Глас совести удачно совпал с воспоминанием о корзине со снедью госпожи Амалии, и пустой желудок выдал громкое крещендо. Сабуров, прихватив саквояж, на ходу спрыгнул с поезда.

Утолив первый, самый страшный голод, Константин оторвался от супа и спросил:

— А где же мой друг, сублейтенант Замфир? Или его перевели в другое место?

Наступила тишина. Амалия отвернулась к печи, Виорика разглядывала занавески, Маковей буравил взглядом жидкость в своём стакане. Лазареску подскочил и, суетливо извиняясь, ретировался. Сабуров положил ложку и повернулся к Маковею.

— Господин Сырбу, что-то случилось?

— Погиб Василе, неделю уж как… — глухо сказал тот, не поднимая глаз. Амалия еле слышно всхлипнула.

Сабуров обвёл растерянным взглядом семейство Сырбу — все прятали взгляды. Амалия глубоко дышала, чтобы не разреветься. Виорика смотрела сухими глазами в сторону но он заметил, как сильно, до побелевших пальцев, сжались её кулачки. Константин достал из саквояжа бутылку шустовского коньяка, её всучили ему в Севастополе перед отъездом штабные знакомцы. Отвращение к виноградным алкогольным напиткам штабс-капитана так и не покинуло. Провозил он эту бутылку мёртвым грузом. Может, и вовсе стал бы трезвенником, не наладь один казачий вахмистр из обслуги аэродрома производство картофельного самогона. Вначале для технических нужд, потом, по просьбе офицеров, занялся перегонкой, очисткой и настаиванием. На выходе получалась амброзия, не многим уступавшая казённой Смирновке.

Константин достал из кожаного чехла походные серебряные рюмки.

— Помянем. Упокой, Господи, его душу грешную, — сказал он, разливая коньяк.

Они выпили молча. Амалия, пригубив, поцокала восхищённо языком:

— Тринадцать лет не пила коньяк, — сказала она. — Как из Кишинёва уехали…

Маковей злобно зыркнул и пнул её по ноге под столом. Амалия вздрогнула и, опустив глаза, торопливо допила. Это не укрылось от любопытного взгляда Сабурова.

— Поверить не могу, господин Сырбу, что Васи больше нет. Как так вышло? В глубоком тылу, вдали от фронта…

— А вы, господин штабс-капитан, не видели воронки возле путей?

— Не обратил внимания, бежал, спешил повидаться с другом.

— Германский аэроплан сбросил три бомбы, повредил пути. Одна из них убила Замфира.

— Он меня спас! — тихо сказала Виорика. — А сам погиб…

Она говорила по-русски свободно, но в её речи чувствовался сильный румынский акцент. Сабуров прикинул: когда Сырбу уехали из Кишинёва, девице было лет пять, не больше. Тринадцать лет назад… Год 1904 или 1903… Кишинёв. Что-то крутится в голове, а что? Мелькает смутной тенью в памяти, и никак не удаётся ухватить это воспоминание за хвост.

— Господин Сырбу, а нет ли у вас горячительных напитков без винограда? Поминать лучше водкой, но тут её, наверное, не сыщешь?

— Ну почему нету? Есть. Есть чистая, от казённой не отличите. Есть настоянная на травах, на перепонках грецкого ореха. Такой прекрасный коньяк, а вы самогону захотели? — усмехнулся он.

— Ну вот его и пейте, весь вам оставлю, а мне давайте чистой.

Маковей достал из буфета бутылку и поставил перед гостем, коньяк пододвинул к себе. Сабуров вынул пробку, понюхал и понимающе покачал головой.

— А вы дока! Чистейший продукт. Вижу, Русь-матушка не отпускает. Тоскуете по Родине?

— Моя Родина там, где я живу, — помрачнел Маковей. — Господин штабс-капитан, вы на свой поезд не опоздаете? Не дай Бог, за дезертира посчитают.

— Не беспокойтесь, господин Сырбу. Следующий эшелон в нужном мне направлении только завтра утром. Придётся мне злоупотребить вашим гостеприимством.

— У нас дом маленький, удобно ли…

— Я, дорогой хозяин, и на голой земле спал не раз, укрывшись шинелькой.

— Свободна только комната покойника…

— Прекрасно, я не суеверен.

— Боюсь, это не будет удобно…

Маковей отчаянно пытался придумать приличествующий повод выпроводить нежданного гостя. С закатом он хотел выехать через Тараклию в Галац, оттуда в занятый немцами Бузэу, а там и до Бухареста рукой подать. Всё испортила Виорика.

— Господин Сабуров приехал с фронта. Он воюет за нашу страну, пока мы сидим в тылу. Ты не можешь выставить его за дверь! — сказала она резко, как никогда не говорила с отцом, и добавила тише: — И он друг Василе.

Маковей, удивлённый и раздосадованный, не нашёлся, что ответить.

— Благодарю за гостеприимство! — с лёгким сарказмом сказал Сабуров, глядя в глаза хозяину. — А где же похоронили моего бедного друга?

— Василе не бедный! — вспыхнула Виорика. — Он погиб, как герой!

— Пойдёмте, господин офицер, — Амалия встала и накинула на плечи платок. — Тут рядом. Похоронили честь по чести, батюшку пригласили: землю осветил, отпел, сорокоуст заказали.

Они вышли все вместе. Начинало смеркаться. Маковей зажёг фонарь. Ветер гнал по одеревеневшей земле снежную пыль. Маковей поставил фонарь на смёрзшийся холмик земли под железнодорожной насыпью. Сабуров нагнулся, чтобы рассмотреть необычное надгробье перед неструганным деревянным крестом.

— Надо же, не думал Люба, что для могилы портрет рисует, — грустно сказал Сабуров.

— У господина сублейтенанта в вещах не было ни одной фотографии, — пояснил Маковей, — только этот рисунок.

— Таким он был в день, когда мы познакомились.

Они постояли молча перед могилой. Пламя фонаря двоилось в куске оконного стекла, которым нарисованный Василе был прижат к ржавому куску железа. Сабуров, Маковей, Амалия склонили головы. Виорика за их спинами беззвучно глотала слёзы. Постояв немного, тихо ушла в дом. Этого никто не заметил.

Глава 24

Когда они вернулись за стол, Константин попросил ещё один стакан. Он налил в него водки и положил поверх кусочек лепёшки. Виорика озадаченно следила за его движениями, потом в глазах возникло понимание. Она подтянула к себе поминальную стопку и поставила рядом, перед пустым стулом, где раньше сидел Лазареску. Выпили молча.

Смерть Замфира потрясла Сабурова. Пусть знал он румынского сублейтенанта совсем немного, но шапочным такое знакомство не назовёшь. Сперва это было невинное желание со скуки, для смеха напоить чопорного союзника, и в фамильярном “друг Вася” не было ровно