Янина поняла, что заключенных с Липовой улицы и со старого аэродрома перевели в Майданек. Она знала, что лагерь и так переполнен, и не представляла, каким образом в нем поместится еще несколько тысяч узников. Сообщение Ханки о пулеметном огне в то утро наводило на страшную мысль: эсэсовцы расстреливали часть заключенных, чтобы освободить место для других.

Вернувшись к себе в кабинет, Янина позвонила адъютанту Мельцера в Майданек. Он коротко сообщил ей, что в лагере теперь новый комендант и он слишком занят, чтобы уделить ей внимание. Янина объяснила, что, поскольку люблинский комитет поддержки не сумел утром увезти бидоны, ей надо получить подтверждение, что доставку на следующий день все равно можно осуществить по графику. Нет, в четверг в лагерь они тоже не въедут, – ответил адъютант. Потом добавил, ухмыльнувшись:

– Завтра у заключенных и так будет много еды.

Янина еще раз позвонила в Майданек и попросила переключить ее на службу, выдававшую пропуска. Как она и предполагала, трубку взял Петрак, хотя он почему-то не представился.

– Когда у ГОС будет возможность осуществить следующую доставку? – спросила она.

Петрак посоветовал перезвонить завтра и уточнить, можно ли перенести доставку на пятницу.

У Янины был приказ от ее командующего выяснить, что происходит, и она намеревалась выполнить его. В четверг она поехала к Ханке и одолжила у ее родных лошадь с повозкой, сказав, что у нее есть дело в Замосце. Поскольку основные дороги к Майданеку со всех сторон были перекрыты, они двинулись по проселку через поля и подъехали к лагерным огородам. Наблюдая за лагерем, они увидели черный дым, поднимающийся поблизости от нового крематория. Однако дым шел не из его высокой трубы.

По Люблину уже разлетелись панические слухи. Всю среду со стороны Майданека доносилась стрельба. Люди, жившие на холме над лагерем, рассказывали, что видели с крыш своих домов сотни вооруженных эсэсовцев и клубы оружейного дыма, а еще группы голых людей, которых гнали от Поля 5 в направлении огня. Два дня гражданским рабочим был закрыт доступ в лагерь. Вспоминая о черном дыме, который она видела за территорией лагеря, и о замечании адъютанта, что у заключенных будет «и так много еды», Янина склонна была согласиться со всеобщими опасениями, что эсэсовцы ликвидируют заключенных Майданека. Однако, когда она позвонила насчет переноса доставки супа на пятницу, Петрак сообщил, что грузовикам позволят проехать.

Янина уведомила об этом полковника Лодзю. Он сказал, что это может быть ловушка, но они сошлись на том, что стоит рискнуть, чтобы убедиться, что в Майданеке еще остались живые заключенные. Однако никакой контрабанды в этот раз.

В пятницу Ханка настояла на том, чтобы сопровождать Янину в Майданек. Прежде чем увидеть лагерь, они заметили столбы густого черного дыма, поднимавшегося над ним. В сопровождающие им назначили дружелюбного тирольца; он забрался в кабину грузовика с мрачным видом и, против обыкновения, молчал всю дорогу до лагеря строгого надзора.

Перцановская ждала возле Поля 1. Лицо у нее было белее мела, а в покрасневших глазах застыл ужас.

– Удивительно, что вас впустили, – прошептала доктор. – У нас тут настоящий ад. И вчера, и позавчера. Если они хотят перебить и нас, вслед за евреями, пусть сделают это быстро!

Янина постаралась подавить тошнотворный ужас, поднимавшийся у нее внутри.

Перцановская явно в шоке, заключила она, и, возможно, ее слова не означают того, о чем подумала Янина. Она попыталась показать Перцановской, что находится в грузовике, надеясь приободрить ее, но доктор не проявила никакого интереса.

– Нам конец, всем нам, – сказала она, словно в трансе.

– Вам нужны какие-то лекарства для ваших пациентов? – спросила ее Янина.

– Нам больше ничего не нужно. И не понадобится. – После паузы доктор посмотрела на Янину. – Я рада, что вы смогли приехать сегодня. Что мы смогли повидаться.

Потом она развернулась и пошла прочь.

На Поле 3 Янину обычно дожидались и евреи, и польские заключенные, которые разгружали корзины и бидоны, но в тот день там были только поляки, как и на Поле 5. Узники, разгружавшие продовольствие, выглядели подавленными. Даже эсэсовцы и капо в лагере казались хмурыми, несмотря на присутствие Ханки. Изио не было на его обычном посту.

– Где все остальные? – спросила Янина Баржельского.

– Их нет, – ответил он.

– А Изио?

– Никого нет. – Потом он добавил: – Дни и ночи – сплошной кошмар.

Когда продукты разгрузили, Баржельский обратился к ней в официальном тоне:

– Я хочу с вами попрощаться, и да защитит Господь всех нас.

Потом он отошел.

Ханка наклонилась к уху Янины и прошептала:

– Я больше не могу! Такое ощущение, что они знают что-то страшное, что случится с ними всеми.

Пока они ехали обратно к посту охраны, тиролец внезапно тихонько сказал:

– Все евреи мертвы. – Он сделал паузу, а потом добавил: – Что они делают? Разве они не знают, каковы все люди?

Прежде чем вылезти из грузовика возле поста, он оглянулся на Янину и сказал:

– Сохрани вас Господь, мадам!

Унылые, Янина с Ханкой поехали обратно на Любартовскую, храня молчание. В кузове гремели пустые бидоны от прошлой доставки, и Янина попросила проверить их. В днище одного бидона они нашли длинное письмо. Там говорилось, что за тридцать шесть часов были уничтожены все евреи – заключенные Майданека, а также лагерей на Липовой улице и на старом аэродроме. Авторы письма были уверены, что, поскольку Германия проигрывает войну, СС планирует истребить всех узников, чтобы не осталось свидетелей их зверств. Авторы письма выражали сомнение, что еще когда-нибудь увидятся с Яниной, и говорили, что записывают все произошедшее, просто чтобы не сойти с ума. Если она получит письмо, предупреждали они, пусть больше никогда не показывается в лагере[207].

Бойня началась на рассвете 3 ноября, сообщали авторы письма. Они слышали стрельбу, потом начала играть музыка из громкоговорителей, размещенных на машинах, которые раскатывали по лагерю. В перерывах между вальсами, маршами и танго до них доносился грохот выстрелов и крики. На утренней перекличке всем евреям велели отойти в сторону, а потом погнали их на Поле 5. Эсэсовец сказал авторам, что с евреями «пора кончать», и описал, что будет происходить. Евреев заставляли раздеваться догола в бараках, а затем группами по десять гнали к прорехе в колючей проволоке через строй эсэсовцев, к стометровому рву, пролегавшему за крематорием. За некоторое время до массовых казней триста евреев были выгнаны на работы – копать этот ров, якобы для защиты при воздушных налетах. Теперь каждую группу из десяти евреев, включая