29. Как ошибка задушила любовь, априори почти не существующую в Руанде

«В Руанде родители и их дети никогда не говорят друг другу: «Я люблю тебя». Этот недостаток я считаю особенно опасным для нашего общества».

Я всегда считал, что степень нашей любви измеряется в трудные моменты, которые мы переживаем с нашими близкими. Сила любви к вашей женщине, например, проявляется, по моему мнению, не в первые моменты вашей встречи, когда велик соблазн отдаться сладчайшим мгновениям объятий и поцелуев, но в те моменты, когда вы сталкиваетесь с трудностями, которые иногда становятся препятствием для сладких мгновений. Другими словами, для меня супружеские отношения начинаются, когда любовные чувства перестают нас увлекать, и мы можем измерить степень нашей любви. Любовные чувства для меня – это сигнал истинной любви, которой нужно родиться, повзрослеть и поселиться в наших сердцах. Для меня ощущения, которые влекут за собой поцелуи и объятья влюбленных, символически можно сравнить с мучениями женщины, которая рожает.

Степень вашей любви к ребенку проявляется в те тяжелые моменты, когда ему нужна ваша помощь. И напротив, эту любовь трудно доказать, когда он переживает моменты счастья. Риски и жертвы, которые вы берете на себя в трудные моменты, демонстрируют, какое место занимает этот человек в вашей жизни. Когда женщина рожает, она подвергает свою жизнь опасности ради жизни своего ребенка. Для меня это образ совершенной любви.

Насчет настоящей дружбы руандийцы говорят: «Inshuti nyayo uyibonera mu byago» (В горе познается настоящий друг).

Также в руандийском обществе, которое почитало меня как идола, где мужчины и женщины звонили мне отовсюду с прекраснейшими словами поддержки и восхищения, в стране, где самые красивые девушки одна за другой боролись за возможность соблазнить меня или, по меньшей мере, переспать со мной и хвастать этим потом, где самые влиятельные политики называли меня своим сыном, где мой фонд за мир насчитывал более 800 членов, считающих себя адептами моей философии примирения и гуманизма, здесь, во время моего тюремного заключения я убедился в верности моего впечатления, которое я выразил в последних словах журналистам перед моим заточением: «Руандийцам нужно научиться любить».

Из 814 членов моего фонда только 12 пришли меня навестить в тюрьме Кигали. Среди всех фанатов моих песен в стране и в мире я насчитал трех, кто рискнул посетить меня в тюрьме и трех, кто послал мне деньги через членов моего фонда. Здесь я должен выразить глубочайшую благодарность Дельфин.

Из правительственных чиновников и прочих высокопоставленных людей, с которыми я регулярно встречался на мероприятиях и которые, не переставая, хвалили меня, никто не пришел меня навестить. Я считаю, что если бы Президент Кагаме (моя жертва, согласно судебному делу, тщательно против меня сфабрикованному) посетил меня в тюрьме, он бы продемонстрировал мне свое настоящее превосходство и силу, поскольку, для меня, величие политика измеряется его человечностью, а не его властью.

Когда меня посадили в тюрьму после попытки моего убийства, это продемонстрировало лишь злобу и жестокий характер режима.

Моя биологическая семья в этих испытаниях остается физически близкой мне до сегодняшнего дня. Их визиты каждую среду подтверждают для меня ту связь, которую нигде больше не найдёшь. Но внутри моей семьи любовь тоже не на высоте. Мужья моих сестер, которые всегда с гордостью представляли меня направо и налево, даже когда меня с ними не было, как своего названного брата, которые всегда рады были выпить со мной, никогда не посещали меня в тюрьме. Их жены (мои сестры) пришли лишь однажды.

Мне говорили, они боятся, что увидят как они посещают политически проклятого заключенного. Они считают тот факт, что они меня посетили, станет причиной их опалы и тогда они, возможно, потеряют работу. На самом деле я понял, что мое тюремное заключение разделило мою семью, хотя, по моему мнению, это испытание должно было стать шансом для моей семьи объединиться так, как никогда. Мои кузены и кузины, мои дяди и тети пришли навестить меня с большим опозданием.

Всех членов моей многочисленной семьи, которые навещали меня, я просил о единстве: «Вы должны воспринимать это трудное испытание как возможность, которая может помочь семье снова стать единой и сильной».

Я надеюсь, что мой призыв был услышан. Для большинства руандийцев тюремный заключенный ничему не может научить людей, но для меня это не так. Для меня не так важно физическое присутствие членов моей семьи каждую среду в тюрьме. Это важно, но… Но важно для меня в испытании, которое я переживаю, знать, что люди, которые хотят меня выслушать, понять и поддержать, могут также научиться на том, что я пережил.

Когда я спросил мою маму, не может ли она попросить встречи у Президента, чтобы испросить прощения у Главы государства для своего сына, она побоялась идти сама, она предпочла написать. Я не могу ее винить. Ведь она родилась, выросла и всегда жила в стране, где любви становилось все меньше и меньше, где царил террор кровавого политического режима и притеснения во всех видах. Для того, чтобы выжить, руандийцы, живущие в стране, должны славить Президента и его политическую власть, ненавидеть и оскорблять всех оппозиционеров режима, даже если эти последние их братья, сестры или дети.

Вот поэтому во время той важной встречи, когда я предложил ей сделать это, моя мать сказала мне:

– Сын мой! Но что же мне делать, если я приду туда и мне предложат отречься от тебя?

– Ты не подчинишься.

29 марта 2016 года (спустя почти два года после начала моего заключения) моя мама написала письмо Президенту и попросила прощения для своего сына. Сейчас, когда я пишу эти строки, на это письмо все еще нет ответа.

В заточении я много думал о руандийских семьях, о любви к своему очагу, о степени любви между родителями и детьми, о малом количестве этой любви, выражаемой у нас в каждодневном быту, если сравнивать с другими странами. Я считаю, что нашей стране не хватает слов и способов выражения этой любви. В Руанде, например, родители и дети никогда не говорят друг другу «Я люблю тебя». То, что этого нет, я считаю чрезвычайно опасным для нашего общества.

Почему моя мать или мой отец опасались сказать мне, что любят меня? Это страх? Это стыд? Или это часть традиционного или культурного мировоззрения заставляет думать родителей, что если они чувствуют любовь, то это плохо? И почему вместо того,