пользовался терминологией кастильской правовой традиции, которая допускала «повиновение» королевскому приказу без необходимости «выполнять» его. К тому же, осторожно настаивал Кортес, «было ясно», что, если бы король знал правду, он бы никогда не отдал такого приказа, «если, конечно, он вообще его отдал»[506].

После этого Кортес и его люди двинулись к Семпоуаллану, где находился Нарваэс, укрывшийся на вершине главного храма. В ночь с 28 на 29 мая перед самым рассветом они предприняли внезапную атаку под проливным дождем. В ходе схватки сам Нарваэс потерял глаз и, истекая кровью, умолял о пощаде; большинство его капитанов сразу же сдались Кортесу, который снова воспользовался возможностью показать свое великодушие. Он освободил большинство пленных и возвратил им лошадей и оружие при условии, что они отправятся с ним в Теночтитлан. Затем он конфисковал столь необходимые запасы вина, муки, вяленой свинины и хлеба из маниоки, а также посадил корабли Нарваэса на мель[507].

Но вскоре триумф Кортеса омрачили новости из Теночтитлана. Его заместитель Педро де Альварадо был писаным красавцем, истинным рыцарем и харизматичным лидером: благодаря его рыжевато-русым волосам и бороде туземцы прозвали его Тонатиу, в честь бога солнца, которого один из местных источников описывал как краснолицего воина[508]. Это было бы высокой похвалой где угодно, но особенно в Теночтитлане, где метафоры захода и восхода солнца использовались исключительно для описания смерти правителей и воцарения их преемников[509]. Однако наделенный всеми этими достоинствами Альварадо, по словам Уильяма Прескотта, был «совершенно лишен умеренности, которая в той деликатной позиции, которую он занимал, была качеством более ценным, чем все остальные»[510]. Он не обладал никакими политическими талантами, присущими Кортесу, и при том был болезненно горд, как и положено романному рыцарю.

Вскоре после отбытия Кортеса к побережью мешика перестали снабжать испанцев едой, заставив их покупать пропитание на рынке[511]. Затем, в середине мая, когда началась подготовка к важному празднику Тошкатль, многие союзники-тласкальтеки принялись выражать озабоченность, без сомнения вспоминая своих соотечественников, которых мешика принесли в жертву в предыдущие годы. Некоторые из них даже утверждали, что многочисленные столбы, установленные на главной площади, предназначались для того, чтобы привязывать кастильцев перед принесением их в жертву и что самый большой столб, стоящий на главном храме, был заготовлен для Тонатиу, то есть самого Альварадо. Другие настаивали, что ацтеки готовились просто убить всех «каштильтеков». Обозначилась и дополнительная проблема – коммуникации. Кортес взял с собой обоих постоянных переводчиков, Марину и Агиляра, поэтому Альварадо и его люди полагались на помощь Франсиско – местного парня, который немного набрался кастильского, но умел давать лишь односложные ответы[512].

Поэтому к началу праздника испанцы пребывали в некотором волнении. Около 400 мешика танцевали, держась за руки и образовав большие концентрические круги[513]. Опасаясь нападения, Альварадо приказал своим людям блокировать три входа на главную площадь: ворота Тростника, Обсидианового змея и Орла[514]. Когда ворота были закрыты, Альварадо и его люди обрушили свои стальные мечи на танцоров и жрецов, игравших на барабанах. Туземные собеседники Саагуна позднее вспоминали эту отвратительную сцену в ужасающих подробностях: «Кровь… текла, как вода, моментально делая землю скользкой, и от нее исходил неприятный запах». Испанцы окружили танцоров и «отрубили руки тому, кто бил в барабаны… и после этого отлетели его шея и голова, упав где-то вдали. Они пронзали их всех своими железными копьями и ударяли каждого железными мечами». Группе танцоров «они вскрыли спины, так что выпали их внутренности». Другим «они раскалывали головы, рубили их на куски. Их головы были полностью рассечены». Еще кому-то «они били в плечи… в голени и бедра». А если этого было недостаточно, нападав на другую группу, они «били по животам, и внутренности вылетали наружу»[515]. Вскоре на вершине большой пирамиды забили барабаны: это был сигнал всем мешика, пережившим резню, броситься к оружейным складам, расположенным у каждого из четырех входов на главную площадь, и нанести ответный удар[516]. Испанцы были вынуждены отступить; Альварадо, получивший камнем по голове и обливавшийся кровью, сумел укрыться во дворце Ашаякатля. В этом состоянии он, по-видимому, пожаловался Монтесуме, который холодно ответил, что это вина самого Альварадо: «Если бы ты сам не начал это, мои люди не поступили бы таким образом. Ты навлек гибель на себя, и на меня тоже»[517]. Монтесума действительно проявил поистине имперское спокойствие, особенно с учетом того, что охранявшие его испанцы убили некоторых из его знатных соратников, включая Какаму, правителя Тескоко. Те немногие, кто выжил, – самыми знатными среди них были сам Монтесума, его брат Куитлауак и правитель Тлателолько Ицкуауцин – теперь были закованы в цепи[518]. За пределами дворцового комплекса поведение ацтеков становилось все более угрожающим. Отчаявшись, Альварадо пригрозил Монтесуме немедленной расправой, приказав велеть прекратить битву. Но тлатоани, похоже, уже потерял все свое влияние. Любого, кто отваживался принести еду во дворец, немедленно убивали; несколько мостов были подняты, а дороги перекрыты. Ночью воздух наполнился звуками стенаний. Цвет мексиканской знати был перебит. Плакали даже камни, сообщает местный источник[519].

По пути назад в Теночтитлан Кортес и его люди сразу заметили, что что-то не так: они не встретили ни единого посланника вроде тех, что приветствовали их, когда они подходили к городу в прошлый раз[520]. Заподозрив неладное, Кортес решил пойти другим путем – обогнуть озеро с севера и попасть в город по ведущей от Тлакопана западной дамбе, которая, как он знал, была наименее уязвимой. Он вошел в Теночтитлан в день святого Иоанна Крестителя 24 июня 1520 г. Вокруг стояла оглушительная тишина[521].

Кортес понял, что его надежды захватить Теночтитлан для Карла V без боя рухнули. Хотя Монтесума якобы был доволен возвращением Кортеса, конкистадор знал, что удерживаемый им правитель теперь практически не представлял ценности как пленник. Мало того что репутация Монтесумы среди его подданных упала до тревожно низкого уровня, у Кортеса также были причины полагать, что тлатоани его предал. «Почему, – спросил он своих капитанов, когда они посоветовали ему быть более снисходительным к царственному пленнику, – я должен быть умеренным по отношению ко псу, который тайно сносился с Нарваэсом и даже не дает нам еды?»[522] Их общение с правителем свелось к требованию Кортеса вновь открыть рынки, чтобы все более близкие к открытому мятежу испанцы смогли обеспечить себя продовольствием. Зная, что его слово больше не имеет силы, Монтесума предложил отправить кого-то другого из пленников. Выбор пал на брата Монтесумы, Куитлауака, правителя Истапаллапана, который был освобожден через день после возвращения Кортеса, 25 июня. Это был чудовищный тактический просчет со стороны Кортеса, поскольку, едва покинув дворец, Куитлауак приступил к руководству организованным сопротивлением мешика[523].

Следующие несколько дней были чрезвычайно напряженными. Испанцы не могли выйти на улицу, не подвергнувшись нападениям. Их лошади, пушки и аркебузы были бесполезны в уличных боях. Позже со своего наблюдательного пункта на крыше дворца они заметили группу несущих позолоченные щиты представителей мексиканской знати в украшенных золотом, серебром и перьями плащах; следом шла большая толпа. Складывалось впечатление, будто мешика с особым почтением относились к одному из этих людей. Кортес, естественно, предположил, что это Куитлауак, хотя Монтесума и возразил, что его подданные вряд ли могли выбрать себе преемника, пока он сам еще жив. Кортес попросил Монтесуму поговорить со своим народом с крыши дворца и приказать им разойтись. Хотя тлатоани теперь старался по возможности не иметь с Кортесом никаких дел, он позволил себя уговорить. На крышу дворца его вывели Алонсо де Агиляр – будущий монах-доминиканец по имени брат Франсиско, который был «созерцателен по натуре» и «много размышлял о моральных аспектах завоевания», и Леонель