— Контакт!

— Есть контакт!

— Пошел!

Бестужев торопливо пристегивался широким кожаным ремнем сбольшой квадратной пряжкой, поначалу затянул его так, что дыхание сперло,спохватился и самую чуточку ослабил. Оглянувшись на него и убедившись, что спассажиром все в порядке, авиатор еще что-то сделал, и мотор за спинойБестужева затрещал, зачихал, заработал безостановочно.

— От винта!

Оглянувшись через плечо, Бестужев увидел за спиной сплошнойтуманный диск — а в следующий миг аэроплан дрогнул, покатился вперед, всеускоряя бег… Быстрее пешехода, быстрее велосипедиста, быстрее лошади…

Слева, на краю равнины, показались трое верховых — и,приостановившись на миг, пустили коней наперерез. Не колеблясь, Бестужев вырвалревольвер из кобуры, положил его дулом на согнутый левый локоть, прицелился,нажал на пусковой крючок, еще и еще… Француз оглянулся на него, покрутилголовой и тут же сосредоточился на управлении аппаратом, все быстрее мчавшимсяпо равнине.

Бестужев дал еще один выстрел — и наконец угодил в цель.Передняя лошадь, опередившая остальных на несколько корпусов, вдруг словноспоткнулась на полном скаку и рухнула, всадник вылетел из седла и покатился поземле, двое натянули поводья, свернули в сторону. Бестужев увидел совсем близкоих испуганные, растерянные, физиономии, один, кажется, выхватывал револьвер иникак не мог ухватить рукоятку…

И земля провалилась вниз. Бестужев испытал ни счем несравнимое ощущение — словно полностью лишился веса, сердце будтоостановилось на томительно долгий миг. Он зажмурился, но тут же открыл глаза.

Он летел! Летел! Деревья внизу становились все меньшеи походили на клочки зеленой ваты, видневшийся справа городишко стал скопищемигрушечных домиков, а недалекая река выглядела застывшей, неподвижной… Онлетел!

Горизонт распахнулся перед ним, открываянеобозримые дали, мир с высоты птичьего полета предстал невероятно чистым,лишенным грязи, мусора, нечистот. Отсюда, сверху, мир виделся невыразимопрекрасным, неким сказочным царством, ничуть не похожим на ту грешную землю, покоторой Бестужев ходил столько лет… Сердце у него замирало от ужаса ивосхищения, хотелось то ли кричать, то ли плакать, то ли петь. Он летел, летел!

Высота, как он определил мятущимся сознанием, сталанеизменной. Оглянувшись, француз ободряюще, покивал. Бестужев, вцепившись вкакие-то досочки, кивнул в ответ, чувствуя на лице широкую, бессмысленнуюулыбку. С детским изумлением уставился на крохотный игрушечный поезд —паровозик оставляет за собой густую струю дыма, вереница вагончиков… И все это— настоящее, только наблюдаемое со страшной высоты. И под ногами нет никакойопоры, если не считать хрупких дощечек, только неосязаемый воздух, удивительнымобразом державший в небе неуклюжий аппарат с бодрым тарахтением пожиравший милюза милей…

Понемногу он приобвыкся. Не цеплялся уже за деревянныестойки и железные планки сведенными судорогой пальцами, как в первые минуты — асидел спокойно, привыкнув и к бьющему в лицо тугому ветру, и происходившимпорой резким колыханиям аэроплана, умиротворенный восхищенный, все еще неверивший, что это происходит именно с ним, и наяву.

Неизвестно, сколько прошло времени — он. отчего-то ни разуне взглянул на часы, совершенно забыл про них. Времени словно и не стало вовсе— только дивное. ощущение полета, необозримый горизонт, ставший кукольнымбольшой мир внизу…

…Понемногу ему начинало казаться, будто происходит нечтонехорошее, неправильное равномерный стукоток мотора за спиной начал явственнопрерываться, и нё единожды, послышались какие-то другие звуки, которых преждене было. Француз в конце концов оглянулся и, манипулируя рычагами, покачалголовой уже с другим выражением лица, озабоченным, напряженным.Аэроплан в очередной раз провалился вниз слишком резко, так что всевнутренности подступили к горлу и едва не стошнило. Вернулся на прежнюю высоту— и пошел вниз, гораздо ниже, кажется, уже не по собственном желанию, а по волеавиатора.

Перебои в моторе, рывки, тряска… Теперь они летели совсемнизко. Деревья внизу. стали большими, как им и полагалось, аэроплан пролетелнад широкой дорогой — сидевшие в открытом экипаже, придерживая шляпы,уставились на них и тут же исчезли из виду, остались позади… Мотор замолчалсовершенно, чихнул, вновь заработал, но как-то прерывисто, болезненно…

Бестужев решился тронуть авиатора за плечо. Тот обернулся несразу, лицо у него стало вовсе уж печальное и безнадежное. Отняв от рычагаправую руку, он несколько раз сжал ее в кулак, перед глазами Бестужева,оскалясь, что-то крича. Догадавшись, Бестужев покрепче уцепился за стойки.

Авария, несомненно… Аэроплан опустился еще ниже… И моторвдруг смолк окончательно и бесповоротно. Слева, Бестужеву удалось рассмотреть,виднелись далекие здания, уже не казавшиеся игрушечными. Машина теряла высоту,но все же, к превеликой радости Бестужева, не камнем падала, а опускалась хотьи неуклонно, однако с некоторой плавностью, будто подходивший к пристанипароход…

Земля летела навстречу с невероятной скоростью. Авиаторсосредоточенно возился со своими рычагами, аэроплан чудом увернулся от белогоздания с крестом над входом…

Удар! Толчок! Удар! Перед ними оказался невысокий хлипкийзабор, аэроплан снес его вмиг, только белые дощечки брызнули в стороны. Потомих понесло по земле, как лодку в бурю, справа отвалилось колесо, понеслось поземле, подпрыгивая, обгоняя аппарат, завалившийся набок. С треском сломалосьправое крыло, Бестужева выбросило бы, будь он не привязан, он поднял руки,защищая лицо… Оглушительный треск…

И совершеннейшая тишина, нарушаёмая лишь отчаянным лаемнадрывавшейся поблизости собаки. Нелепо скособочившись, аэроплан стоял совсемблизко от каменного амбара, уткнувшись в землю обломком крыла, перекосившись.

Повернув к нему бледное лицо, француз как-то очень ужбуднично сообщил, расстегивая свои ремни:

— Мы приехали, Мишель…

— Куда? — растерянно спросил Бестужев.

— Точно сказать не могу, уж простите… Слева виднелсядовольно большой город, но Вашингтон ли это, сказать не берусь. Во всякомслучае, я добросовестно летел именно в его направлении…

Он соскочил наземь, принялся. обходить полуразрушенныйаэроплан, покачивая головой и цокая языком — но Бестужев что-то не заметил наего лице особенного горя или ошеломления. Расстегнув, наконец, пряжку, онсоскочил на землю, пошатнулся, едва удержал равновесие. Сказал:

— Мне, право же, очень жаль.

— Пустяки, — отмахнулся месье Леду — Вам это,конечно, в диковинку, а со мной столько раз случалось… Вы бы видели, как япадал под Гавром, когда лопнула растяжка… — он словно бы даже с некотороймечтательностью поднял глаза к небу. — А как я падал у Сен-Ронана…Авиация, мой юный друг, состоит не только из взлетов, но и падений. Но все жеэто стоит того… Не правда ли?