class="p1">«Жлоб этот Летягин, мог бы и на пиво согласиться, так ведь нет, зудел, как торговка на базаре: или пузырь крепкого, или продолжай чистить сапоги гуталином. А всего и делов-то: развести жидкий сахарный сироп и макать туда обувную щетку. Незатейливо, зато какой эффект!»

Наградой послужил взгляд медсестры Зоеньки, от которого сердце Маслова превратилось в расплавленный шоколад, естественно, отечественный, потому что трофейный шоколад грубовато горчил на языке.

Про жену Никольского рассказала тоже Зоенька, когда он намекал, что не прочь обзавестись подругой жизни. Кокетливо намотав на палец локон, Зоенька сощурила глаза, похожие на спелые вишни, и вздохнула:

– Не верю я, товарищ капитан, в вечную любовь. Вы, мужчины, существа непостоянные. Вон, говорят, к Никольскому жена аж из самой Франции прикатила, а он у нас по документам холостым числится. Он, значит, не муж, а она – жена. Интересненько.

– Как из Франции? – насторожился Маслов. – А почему мне не доложили?

Зоенька потерла рукой розовую щечку:

– Ну, может, не из Франции. Я точно не знаю – за что купила, за то и продаю. Вы у Лены спросите, она с Никольской общалась. Между прочим, – Зоенька сделала паузу, – эта Никольская очень хорошо одета. Во все заграничное. А босоножки у нее такие модные, что Ленка чуть шприц не разбила. Здесь бантик, а тут перетяжка, – скинув форменный сапожок, Зоенька вытянула вперед точеную ногу, на время отбив у Маслова способность к логическому рассуждению.

Опомнился Маслов у стенда политинформации с приколотым плакатом «Будь бдителен!». Связь с иностранкой из Франции тянула на вызов в особый отдел, если не на трибунал. Подводить Никольского и передавать дело в руки особистов не хотелось, все же хороший мужик Никольский. Он чуть было не наградил Никольского эпитетом «правильный», но вспомнил мать и резко выругался. На это слово в мозгу стоял крепкий заслон.

«Сам разберусь с французской женой, – решил Маслов, – а если понадобится, то лично скручу предателя в бараний рог, чтоб не позорил звание советского офицера».

По пути в палату он заскочил в свой кабинет. Узкое зеркало с темными разводами облупившейся амальгамы отразило стройную фигуру, туго перетянутую портупеей. Выправка что надо! Послюнив палец, Маслов пригладил небольшие стрельчатые усики и взял со стола свежую газету, которая поможет живо вправить мозги старшему лейтенанту Никольскому.

Никольский спал на боку, подложив руку под щеку, и улыбался блаженной улыбкой ребенка. Бледное лицо с сероватой кожей по цвету сливалось с ежиком седых волос и неотбеленной бязью казенной наволочки. Несмотря на изможденность, он выглядел невообразимо счастливым.

С острой завистью Маслов вдруг подумал, что у старшего лейтенанта наверняка было счастливое детство с папой, мамой и домашними пирогами. По вечерам мама читала Никольскому сказки, а отец выпиливал лобзиком деревянных лошадок. Резная лошадка с гривой из мочалки была заветной мечтой того мальчика, которого звали Ленька Маслов.

Глупые воспоминания привели капитана Маслова в раздражение. Мало у него забот, скоро вот комиссия из Санитарного управления с проверкой приезжает, а тут Никольский со своей иностранкой. На кой ляд она ему сдалась? Мало, что ли, кругом прекрасных советских девушек – строительниц коммунизма? Взять хотя бы Зоеньку, – глаза Маслова помягчели, а в мыслях промелькнул насущный вопрос: интересно, она умеет печь пироги?

Он потянул носом на воображаемый запах пирогов, хотя в палате нещадно разило йодом и хлоркой.

Едва Никольский повернул голову на подушке, нижняя губа Маслова жестко подобралась. Сам того не замечая, он копировал мимику матери.

Веки Никольского сонно моргнули раз, другой. Не дожидаясь, когда он окончательно проснется, Маслов кашлянул.

Надо отдать должное, просыпаться по тревоге старший лейтенант умел. Через пару секунд он собранно сидел напротив Маслова и застегивал на пижаме расстегнутые пуговицы:

– Товарищ капитан, чему обязан?

– Бросьте это старомодное манерничанье, – Маслов паузой подчеркнул важность дальнейших слов. – Разговор у меня к вам. Серьезный.

Уловив жесткое выражение на лице политрука, Юрий шестым чувством угадал, что речь пойдет о Тане. В замкнутом мирке госпиталя все люди на виду и каждое событие моментально становится достоянием гласности, как его ни скрывай.

По-военному застегнув пижаму на все пуговицы, он сел прямо:

– Слушаю вас, товарищ капитан.

– Это я вас слушаю, Никольский, – тон Маслова не предвещал ничего хорошего. – Предоставляю вам шанс дать чистосердечные показания.

Юрий вскипел:

– Я уже подследственный?

– Не то говоришь, старший лейтенант, и зря лезешь в бутылку, – Маслов с размаху хлопнул руками по коленям, не забыв бросить скользящий взгляд на искрящийся глянец своих сапог. – Прекращай дурить, доложи все по порядку: кто к тебе приехал, когда и откуда. Сам знаешь, с иностранцами путаться последнее дело.

– В Праге кругом иностранцы, – сказал Юрий.

– Ты дурочку не валяй, – Маслов угрожающе понизил голос, – забыл, что по законам военного времени за связь с врагом полагается? Так я тебе напомню: трибунал и расстрел. Лучше сам говори, что за женщина к тебе приходила?

– Моя жена приходила. И больше я вам, товарищ капитан, ничего добавить не могу и не хочу. И расстрелом меня не пугайте. Не боюсь.

Без всякого намека он провел рукой по шраму от ожога, сбегающему по шее до ключицы, но Маслов покраснел:

– Знаю, что ты горел в танке, можешь не напоминать. Я себя тыловой крысой тоже не считаю и говорю с тобой на равных, потому что помню про твой орден Боевого Красного Знамени и про медаль «За отвагу» тоже помню, – он подался вперед: – Брось ты эту бабу. Забудь. Мало ли у нас у всех эпизодов.

«Еще слово, и я вышвырну его в окно, – подумал Юрий, стараясь сохранить хладнокровие, – и пусть потом судят. Какое значение имеет тюрьма и лагерь, если я больше не смогу видеть Таню?»

– Кстати, старший лейтенант, я бы на твоем месте не ерепенился, – с жесткостью произнес Маслов. – Я ведь читал твое личное дело и знаю, что ты сын врага народа. Да не просто врага, а идеологического противника. Так что с тебя спрос особый.

Юрию вдруг показалось, что он не на больничной койке в госпитале, а в окопе, и пулемет противника в упор шьет очередь за очередью. Подняться бы во весь рост, крикнуть «в атаку» и будь что будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

На войне задачи ставились четко: там враг, тут приказ к наступлению. Все знали, за что сражаются и за что несут потери. Военная жизнь, разделенная на добро и зло, давала надежду, что после победы все останется как на фронте – просто и ясно и всем воздастся по заслугам. Но приходит замполит и