спутницам Годунова, стало не до женского счастья, которое ускользало все быстрее, заманивая всех разом и каждую в отдельности в пропасть. Невеселая перспектива для любой женщины: оказаться в «воронке» таких людей, как Борис Федорович Годунов. Впрочем, женщинам виднее. Зачастую они добровольно бросаются им в объятия.

Царица Анастасия в 1557 году родила сына Федора. Для трона он был совсем непригодный, тихий, кроткий. «Не наследовав ума царственного, Федор не имел ни сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда: был росту малого, дрябл телом, лицом бледен, всегда улыбался, но без живости; двигался медленно, ходил неровным шагом, от слабости в ногах; одним словом, изъявлял в себе преждевременное изнеможение сил естественных и душевных»[23]. Иван IV Грозный в цари его не готовил, да и не стоило время тратить на него, блаженного. Не без укора отец частенько повторял: «Из тебя хороший звонарь вышел бы, а не царь», – еще в детстве посылая слабоумного сына на колокольни. Но был ли Федор Иванович слабоумным – вот вопрос, на который не так-то просто ответить тем, кто оценивает людей с точки зрения их способностей повелевать. В 1551 году 2 августа в Москве умер Василий Блаженный, московский юродивый. В житиях его называли трудолюбивым и богобоязненным. В юношеские годы он случайно обнаружил в себе дар предсказания, покинул мастерскую сапожника, начал подвиг юродства. Никто в Москве от смерда до царя не назвал бы Василия Блаженного слабоумным. Московский юродивый поступал так, как подсказывала ему его душа, разум, способный преодолевать непреодолеваемое – время и предсказывать людям будущее. Своим жизненным подвигом он учил людей «нравственной жизни» и смелым словом указывал царям и простолюдинам на их недостатки. Иван IV Васильевич уважал и побаивался этого могучего человека, после смерти Блаженного нес вместе с боярами его гроб.

Федор Иванович был человеком блаженным, но ему крупно не повезло: он родился в семье царя, деспота не только в стране, но и в семье. Младшему сыну Анастасии нравилось звонить в колокола. Но ему не нравился укоризненный, пренебрежительный голос отца: «Иди потрезвонь!» Как и любая душа блаженная, душа Федора воспринимала звуки, исходящие из глубин колокольных, по-особому. Федор Иванович родился не править страной, но блаженствовать, блаженно слушать музыку молитв и шорох горящих свечей, дергать себе на радость и в успокоение души струны колоколов, говорить негромким голосом все и всем, то есть ту правду, которую во все времена и во всех странах имели право говорить только юродивые.

Это очень грустно: родиться блаженным и стать царем. Это – несправедливо. Это гораздо хуже, чем наоборот: родиться царем и стать юродивым.

А каково женщине, родившейся сестрой Годунова, статной, красивой, неглупой, пойти замуж за слабоумного звонаря, сына Грозного царя?

Как говорят мудрые люди, в жизни всякое бывает, можно и в слабоумного влюбиться, тем более что слабоумие Федора Ивановича было не буйным, а кротким, улыбчивым: малое незлобное дитя. И все-таки верится в любовь Ирины Годуновой с трудом.

В 1580 году в Александровской слободе сыграли сразу две свадьбы по случаю бракосочетания Федора и Ирины и очередной женитьбы Ивана IV – на девице Марии. Н.М. Карамзин называет эти торжества виною и началом «злу долговременному» для страны. Но Ирина! По любви она шла под венец или то был точный ход Годунова Бориса? Да, этот вопрос можно и не задавать, а там – на двойной свадьбе – о нем лучше было и не вспоминать: оторвут башку в момент! Лучше пей за здоровье молодых мед-пиво, придурковато улыбайся и радуйся, что цел пока. Все верно. Иван IV Грозный был царем мудрым, опытным, кадровиком прекрасным. Он бы вмиг высветил дурные мысли в дурных головах. Лучше – улыбаться. Улыбка, даже придурковатая, хорошо скрывает тайные думы.

И все-таки Ирина! Вряд ли она любила. Приказали (то бишь предложили, может быть, в шутку), она и согласилась. И исполнила свой женский долг безупречно: как жена, как сестра Годунова, уже возмечтавшего о большем.

А вот с Грозным не понятно. Уничтожая Рюриковичей, он, женив Федора на Ирине, дал этому роду шанс продлить свое существование на некоторое время. Впрочем, и здесь можно отыскать логику: об этом чуть позже.

В марте 1584 года блаженный сын прибыл вместе с боярами и писцом к больному отцу. Царь еще боролся, не хотел умирать, хотя выглядел утомленным.

Он приказал писать завещание.

Иван IV «объявил царевича Федора наследником престола и монархом, избрал князя Ивана Петровича Шуйского, Ивана Федоровича Мстиславского, Никиту Романовича Юрьева, Бориса Годунова и Бельского в советники и блюстители державы, да облегчают юному Федору (слабому телом и душой) бремя забот государевых; младенцу Дмитрию с матерью назначил в удел город Углич и вверил его воспитание Бельскому»…

Федор внимательно слушал отца, улыбался тихой, робкой улыбкой: то ли блаженной детской, то ли блаженной мудрой. Отец поблагодарил присутствующих за подвиги во славу Отечества и обратился к сыну. Иван IV завещал править страной «благочестиво, с любовью и милостью», стараться не воевать, снизить налоги согражданам, выпустить из плена всех иноземцев, заботиться о благе соотечественников.

Последние семь дней жизни Ивана Грозного москвичи провели в тягостных раздумьях. Встревожило их известие о завещании царя, о будущем царствовании Федора Ивановича. «Указывая, что сей двадцатисемилетний государь, осужденный природой на всегдашнее малолетство духа, будет зависеть от вельмож или монахов, многие не смели радоваться концу тиранства, чтобы не пожалеть о нем во дни безначалия, казней и смут боярских, менее губительных для людей, но еще бедственнейших для великой державы, устроенной сильною нераздельною властью царскою».

Опасались люди не зря. Сразу после смерти отца Федор поручил управление государством избранной Грозным пятерке. Началась кратковременная пентархия, власть пяти, она быстро уступила «святое место» Борису Годунову.

Пентархия (или Верховная дума) начала действовать в первые же минуты после смерти Грозного. Ночью 18 марта из Москвы в ссылку были высланы самые близкие к бывшему царю бояре, слуги, воеводы. Некоторые попали в темницу. Всех родственников Марии Нагой взяли под домашний арест. Утром город взволновался. Но пентархия в первые дни действовала уверенно: бояре присягнули Федору, доложили народу через глашатаев о воцарении второго сына Анастасии, назначили день венчания на царство, отослали в Углич Марию Нагую, ее сына, родственников, слуг, отряд стрельцов. Федор провожал Нагую, печальный, с Дмитрием простился нежно, да вдруг разрыдался. Для «слабоумных» столь откровенные рыдания не являются чем-то трудно объяснимым. Бог дал им право плакать. Но улыбающийся Федор Иванович плакал не дебильными слезами.

Он плакал так горько и «осмысленно», как некогда плакал старец Зосима на пиру у псковской Марфы