этой идеей ни с кем нельзя было сравнить. Он проделывал кропотливые, иногда даже обоснованные расчеты полета птиц-астронавтов, изучая параметры их внеземной миграции.

Он поделил год на три части. Путешествие на Луну и обратно занимало четыре месяца, или по шестьдесят дней в каждую сторону; четыре месяца птицы проводили на Земле и четыре месяца – на Луне. Поскольку Луне требуется как раз месяц, чтобы совершить оборот вокруг Земли, прямой запуск птиц на Луну, по расчетам Мортона, «нашел бы ее на том же направлении, где она была в начале путешествия»[360] – что было чрезвычайно удобно.

Топливом для двухмесячного перелета птиц являлся накопленный жир, а побуждали их покинуть Землю изменения температуры и недоступность источников пищи. Все это в какой-то степени верно для мигрирующих птиц.

Мортон оценивал расстояние до Луны в 179 712 миль (289 218 километров). Неплохо, однако ближайшая к Земле точка эллиптической орбиты Луны (перигей) на самом деле составляет около 226 000 миль (около 363 000 километров).

Мортон предположил, что во время полета на Луну птицы не подвергаются силе тяжести и не сталкиваются с сопротивлением воздуха и могут двигаться со скоростью около 200 км/ч, что значительно быстрее их обычной скорости 32 км/ч. Но он не учел, что скорость, необходимая его космическим аистам для выхода из гравитационного поля Земли, должна быть в двести раз выше его расчетной максимальной скорости – а ее невозможно достичь без помощи реактивных пакетов, привязанных к спинам птиц. Были и еще просчеты с высасывающим жизнь вакуумом, радиацией и экстремальными температурами, с которыми птицам пришлось бы встретиться в пространстве, – все они смертельны для любого животного, кроме странного микроскопического создания, оживленного Ладзаро Спалланцани, – неубиваемой тихоходки.

Для современников Мортона космические путешествия, конечно, являлись мечтой. Потребовалось еще триста лет, прежде чем версию о летящих к Луне аистах, ласточках или других птицах, вращающихся вокруг Земли подобно спутникам, смогли бы подтвердить или опровергнуть. Однако это было время Великих открытий, и внимательные европейские исследователи во время плаваний по иностранным морям и изучения далеких земель уже сообщали о наблюдениях за перемещением сезонных птиц из своих стран. Например, в 1686 году голландские моряки, выжившие после кораблекрушения у берегов Южной Африки, рассказали, что обнаружили там аистов «в то время, когда их нет в Голландии, хотя и в небольшом количестве»[361].

Но такие свидетельства очевидцев легко отметались скептиками. Одним из самых убежденных среди них был достопочтенный Дайнс Баррингтон, член Королевского общества и противник теории миграций. Свидетельство сэра Чарльза Уэйгера, первого лорда Адмиралтейства, своими глазами наблюдавшего огромную стаю ласточек, севшую на такелаж его судна, Баррингтон ловко извратил в свою пользу. По его словам, это означало, что птицы не приспособлены для миграции на дальние расстояния. «Они, по сути, всегда так устают, что, когда встречают корабль в море, они забывают всякий страх и вверяют себя морякам»[362].

Бывший судья, Баррингтон мог доказать в споре, что черное – это белое, и на всякое разумное предположение имел абсурдный ответ. Он отверг идею наземной миграции, так как она была слишком опасной, чтобы в нее верить, и утверждал, что для того, чтобы доверять этим «совершенно невероятным»[363] событиям, недостаточно свидетелей. Тех, кто предполагал, что птицы летают так высоко, чтобы их было видно (они так и делают, чтобы их направляли в нужную сторону воздушные потоки), он завернул за «отсутствие видимых доказательств»[364]. Гипотезу, причем верную, будто миграция совершается ночью (чтобы избежать встречи с хищником), отвергли как смехотворную. По мнению судьи, всем известно, что птицы, как и люди, спят по ночам (это тоже неправда).

Чтобы положить конец спорам с такими бешеными антимиграционными бульдогами, как Баррингтон, готовыми критиковать любые утверждения, требовалось твердое холодное доказательство. И вот на сцене появляется пронзенный аист графа Христиана Людвига фон Ботмера. Эта птица, пойманная с сувениром своего пребывания за границей, стала тем доказательством, которое в конечном итоге привело к смене парадигмы в орнитологических представлениях.

Графский героический аист оказался не одиноким фриком. Он был лишь одним из двадцати пяти таких же стоических так называемых Pfeilstorchs – аистов, насаженных на стрелы, которых подстрелили в Европе в XIX и XX веках. Орнитологи вдохновились этими пронзенными птицами и ввели собственную систему меток, используя для этого более удобное, чем стрела в шее, приспособление – алюминиевую ленту с цифрами, которая закреплялась у птиц на лапе. Это колечко произвело революцию в изучении птиц, наконец предоставив неопровержимые доказательства сезонных миграций аистов и других птиц.

Одним из первых кольцевателей птиц был Иоганн Тинеманн, необычайно колоритный протестантский священник из Германии. Тинеманн не был первым, кто придумал надевать птицам кольца (этот приз выиграл датский школьный учитель несколькими годами ранее), но он первым сделал это в таком грандиозном масштабе и пометил птиц, которые совершают дальние перелеты в Африку. Тинеманн был не серым ученым, а ярким типом, любителем охоты и спортивных твидовых бриджей. У него не было формального образования. Тем не менее безграничный энтузиазм и успешная самореклама позволили ему основать новую форму научного учреждения: 1 января 1901 года Тинеманн открыл двери первого в мире стационарного центра наблюдения за птицами.

Центр изучения перелетных птиц находился в Росситтене, удаленном уголке Восточной Пруссии [365]. Любимым объектом изучения Тинеманна был белый аист – «предопределенная экспериментальная птица»[366], – потому что он заметный, предсказуемо мигрирует и чрезвычайно популярен у простой публики.

Заразительная страсть Тинеманна к наблюдению за птицами и его способности к связям с общественностью помогли ему согнать армию гражданских волонтеров со всей Германии, чтобы пометить две тысячи аистов кольцами с уникальными номерами и местом их маркировки. Это была простая часть; остальное было ему неподвластно. Тинеманн мог лишь наблюдать, как аисты улетают, и ждать и надеяться, что кто-то на обширном Черном континенте найдет птицу, заметит кольцо и пришлет весть об этой непонятной находке так, чтобы она дошла до штаб-квартиры кольцевания в Пруссии.

Великая мечта пламенного орнитолога, конечно, встречала возражения. Редактор влиятельного научного журнала Kosmos предпринял особо громкую атаку. Он постулировал, что алюминиевые кольца навредят птицам, и описывал эти попытки как «тщеславную научную аферу», предсказывая, что кончится это «массовым убийством аистов»[367]. Но Тинеманн жаждал любой популярности, пусть даже негативной, лишь бы рассказы о его амбициозном эксперименте распространялись как можно шире и дальше. Тогда было мало телефонов и не было телевидения; Тинеманну, чтобы узнать о своих драгоценных метках на аистах, приходилось полагаться на международные газетные рассылки и бюрократов из африканских колоний. Было бы