превращаются в другие виды от сезона к сезону. Летние садовые славки, например, становятся зимними славками-черноголовками, а зимние зарянки становятся летними горихвостками [338]. Эти птицы похожи по размеру и окраске, и, что вызывало наибольшие подозрения у философа, они никогда массово не попадались на глаза одновременно (как Кларк Кент и Супермен). Горихвостки мигрируют в Африку к югу от Сахары в то время, когда зарянки, которые размножаются севернее, прилетают на зиму в Грецию. Так Аристотель пришел к выводу, что это птицы-оборотни.

Идея философа о превращении оказалась самой простой по сравнению с фантазиями, которые за ней последовали. Другой грек, Александр из Миндуса, спустя четыреста лет утверждал, что старые аисты превращаются в людей. Это утверждение было всерьез принято как факт Клавдием Элианом. «На мой взгляд, это не сказки, – заявил он в своей энциклопедии животных II века «О природе животных» (De Naturis Animalium). – Если бы это было так, зачем бы Александр рассказывал их нам? – писал он, как бы защищаясь. – Он ничего не получал, сочиняя подобную историю. Негоже такому разумному человеку рассказывать ложь вместо правды»[339]. И ничего, что в той же книге Элиан (несомненно, он должен считаться одним из самых доверчивых энциклопедистов в истории) описывает овец, меняющих цвет в зависимости от реки, из которой они пьют, черепах, которые «ненавидят»[340] куропаток, и осьминогов, вырастающих большими, как киты.

Не только об аистах думали, что они могут перевоплощаться. Бытовали еще более фантастические рассказы с участием белощекой казарки, птицы, которая, как мы теперь знаем, мигрирует каждую зиму из арктических морей на берега Британии. Ее самые северные места размножения на высоких утесах Гренландии европейские авторы средневековых бестиариев никогда, конечно, не наблюдали и потому рассказывали невероятные истории о том, что белощекие казарки вырастают из гниющей судовой древесины.

Считалось, что казарки растут на деревьях или на гниющих бревнах, отчего этих птиц часто помещали в книги о растениях и (что важнее) считали их пригодными для употребления во многие постные дни средневекового календаря

«Природа производит их вопреки природе самым невероятным способом, – без преувеличения писал хроникер XII века Гиральд Камбрийский, считая за истину собственную теорию. – Они получаются из еловых бревен, перемещающихся по морю». Средневековый священник заявил, что лично видел такое феноменальное зарождение птиц во время экспедиции в Ирландию. «Потом они висят на клювах, как будто водоросли, прицепленные к бревну, в окружении раковин, чтобы свободно расти. А когда по прошествии времени они одеваются толстым слоем перьев, то падают в воду или взмывают в воздух»[341].

На самом деле Гиральд наблюдал сидячих рачков морских уточек из отряда Pedunculata [342]. Как следует из названия, эти сидячие фильтраторы размером с палец, и, когда они вытягиваются в сторону от того, к чему крепятся в приливной зоне, они похожи на клювик, сидящий на длинной голой шее. Ассоциативные возможности человеческого ума были столь велики, что уважаемый ботаник XVI века Джон Джерард дошел до того, что вскрывал такие экземпляры, находя внутри «живые существа, которые были совсем голыми, по форме как птица». Некоторые из этих предполагаемых существ были «покрыты мягким пухом, раковина наполовину открыта, и птица готова была выпасть»[343].

Была, однако, и более подходящая причина для популярности этого мифа: он санкционировал поедание жареного гуся в постные дни, когда мясо находилось под строгим запретом. Если гуси вырастали из гниющих бревен, значит, они не считались мясом, «потому что не порождались мясом», объяснял Гиральд. Такая хитрая логика подразумевала: «Епископы и религиозные люди могут без колебаний есть этих птиц в постные дни»[344]. С учетом того, что три дня на каждой средневековой неделе, не говоря уж о Великом посте, были постными, легко видеть, что оголодавшие священники всячески поддерживали эту басню, чтобы большая сочная птица и дальше оставалась годным постным пунктом меню.

Но что наш шумный белый аист? Куда он пропадал зимой?

Третья теория Аристотеля об исчезновении птиц была менее фантастической, но куда более устойчивой. В «Истории животных» он предположил, что аисты, а также некоторые другие виды избегают холодов, «прячась в укрытия», как будто они какие-то птичьи дезертиры. Далее Аристотель объяснял, что они впадают в состояние оцепенения[345]. Многие млекопитающие – тоже теплокровные, как и птицы, – по наблюдениям ранних натурфилософов, впадали в спячку, в том числе летучие мыши, которых тогда часто относили к птицам. Так почему бы и аистам не делать того же?

Это хороший вопрос, из тех, на который у современной науки нет точного ответа. Вероятно, все дело в сочетании факторов: относительно высокий метаболизм и частота сердечных сокращений, а также борьба за накопление достаточного количества жира, вероятно, сделали бы гибернацию для аиста физически очень трудной. Это если не учитывать тот факт, что у аиста нет оснащения, чтобы выкопать берлогу. Зато у него есть пара очень хороших крыльев, которые могут унести его в места получше.

Всего у нескольких птиц – колибри, птицы-мыши и стрижи – обнаружены краткие периоды оцепенения, но пока современная наука подтвердила настоящую спячку лишь у одной – у американского белогорлого козодоя, который обитает в пустынях на западе Северной Америки. Некоторые из этих козодоев все-таки мигрируют, чтобы избежать нехватки еды зимой, но сталкиваются с конкуренцией множества других перелетных птиц в слишком популярном месте зимовки в Мексике. Остальные избегают конкуренции, снижая метаболизм, и спят всю зиму среди скал, и за это эволюционное приспособление они получили от индейцев хопи имя «спящий»[346].

Несмотря на отсутствие доказательств спячки у всех остальных птиц, орнитологи спорили об этом с древности аж до XIX века. Птицей в центре сонной академической бури был не аист, а другой хорошо известный провозвестник весны – деревенская ласточка.

Аристотель утверждал, что эти маленькие птички зимуют в норках, причем «совершенно лишенные перьев»[347]. Идея, что ласточки проводят зиму во сне голыми, чтобы пережить холода, довольно нелепа, но теории, которые последовали за ней в следующие две тысячи лет, были еще нелепее. Некоторые из величайших умов Просвещения, отцы современной зоологии, искренне верили, что ласточки проводят зиму в спячке на дне озер и рек, как рыбы. «Кажется очевидным, что ласточки цепенеют на зиму, и так они проводят сезон на дне болот»[348], – утверждал Жорж Кювье в своей очень влиятельной книге XIX века «Царство животных» (Le Règne Animal).

Неудивительно, что «биолог с ножницами» [349] Ладзаро Спалланцани был заинтригован птицами-Гудини и оставил свой садистский отпечаток на