Агенты банка, стремящиеся найти украденные деньги. Охотники за головами, рассчитывающие получить за нее награду. Другие отверженные, желающие отобрать у нее добычу. Ту самую добычу, которая в настоящее время – так уж получилось – валялась на дне колодца. Это мог быть кто угодно. Шай обладала незаурядным умением наживать себе врагов. Она поймала себя на том, что смотрит на Додда, лежащего ничком, уткнувшись лицом в пыль и раскинув вытянутые босые ноги. Единственное, с чем у нее дело обстояло еще хуже, так это с умением заводить друзей.

Как она дошла до жизни такой?

Она покачала головой, сплюнула сквозь щель между передними зубами и взобралась в седло лошади Додда. Развернула ее прочь от приближавшихся облаков пыли – невесть в какую четверть компаса.

Шай пришпорила лошадь каблуками.

Около Бардена, осень 584 года

Трут стоял в двери своего дома и смотрел, как Союз уничтожал его урожай.

Очень поганое времяпрепровождение – стоять и смотреть, как часы, и дни, и месяцы твоего тяжкого труда от темна до темна, твои постоянные тревоги втаптывают в грязь. Но что ему оставалось делать? Кинуться туда и попытаться в одиночку, вилами, прогнать Союз? Трут горестно хмыкнул. Черный Доу и все его военные вожди, и все карлы, и все названные – все на бесплодных просторах Севера – из сил выбивались ради этого, но успехом похвастаться пока не могли. Трут был уже отнюдь не тем бойцом, как когда-то, да и тогда он был не из сильнейших.

Так что он стоял в двери своего дома и смотрел, как Союз уничтожал его урожай.

Сначала явились, цокая копытами, разведчики. Потом солдаты длинным строем, топая башмаками. Потом землю Трута принялись терзать фургоны, скрипевшие и стонавшие как мертвые в аду. Десятки. Сотни. Они пробили колею, до колен наполненную жидкой грязью, потом расползлись по сторонам от нее, на его посевы, и постепенно превращали поле в полосу жидкой грязи, которая делалась все шире и шире.

Война – она и есть война. И даже начав с чего-то, достойного какого-то внимания, обязательно заканчиваешь жидкой грязью.

Передовые разведчики прошли, но на следующее же утро они явились за курами – дюжина нервных солдат Союза и северянин, который должен был объяснять, что они хотят. Но Трут прекрасно понял все и без слов. Что же тут не понять, когда тебя грабят? Северянин вроде бы сочувствовал ему, но вся его помощь ограничилась сочувственными взглядами. Хотя что тут можно сделать? Трут вовсе не был героем. Ему довелось побывать на войне, но и там он не встретил героев.

Он тяжело, медленно вздохнул. Наверно, происходившее было наказанием за проступки юности, но от осознания того, что он заслужил эту беду, мысль о голодной зиме не делалась слаще. Он покачал головой и сплюнул во двор. Проклятый Союз. Хотя во время последней заварушки между Железноголовым и Золотым было ничуть не лучше – они грабили все, до чего могли дотянуться своими загребущими ручищами. Собери вместе несколько человек с мечами, пусть даже в обычных обстоятельствах все эти люди будут очень приятны и обходительны в общении, и очень скоро они превратятся в зверей. Как говорил когда-то старый Тридуба, меч – слишком поганая штука для того, чтобы давать его человеку. И для самого человека поганая, и для всех окружающих.

– Они еще не ушли? – спросила Риама, осторожно подойдя сзади и выглядывая из-за него наружу; половина ее лица, освещенная солнцем, была белой, а другая оставалась в тени. С каждым днем она все больше походила на мать.

– Я скажу, когда они уйдут! – проворчал он, загораживая телом дверь. Он участвовал в инглийском походе Бетода. Он и сам кое-чего натворил, и видел, что творили другие. Трут знал, насколько тонка грань между недовольными обитателями дома и их черными костями, заваленными обугленными бревнами. Трут знал также, что, пока солдаты Союза находятся возле нижней кромки его поля, они находятся именно там, где надо. – Сиди в доме! – крикнул он ей вслед, когда она, надувшись, поплелась в заднюю комнату. – И не вздумай открывать ставни!

Когда он снова посмотрел наружу, из-за угла с безмятежным видом, как в любой день доброго недавнего прошлого, вышел Кован с подойником в руке.

– Ты, мальчишка, все мозги растерял? – рявкнул Трут, когда он проскользнул в дверь. – Я ведь, кажется, велел тебе не показываться им на глаза.

– Но ты же не сказал, как это делать. Они лазают повсюду. Если они увидят, что я прячусь от них, то обязательно решат, что у нас есть что скрывать.

– А у нас действительно есть что скрывать! Или ты хочешь, чтобы они еще и козу отобрали?

Кован опустил голову.

– Она и молока дает совсем немного.

Теперь Труту было не только страшно; он еще и виновным себя почувствовал. Подняв руку, он взлохматил волосы сына.

– Сейчас никто ничего не дает. Война. Так что нужно держаться незаметно и двигаться попроворнее. Понял?

– Да.

Трут взял у Кована ведро и поставил около двери.

– Иди в дом, к сестре, ладно? – Тут он взглянул за дверь и выругался шепотом.

К дому приближался воин Союза, причем облик его нравился Труту куда меньше, чем любого другого из пришельцев. Здоровенный, почти без шеи, зато в редкостно мощных латах. С одного боку у него висел меч в ножнах, с другого – второй, покороче. Пусть Трут и не был знаменитым воином, но виды повидал и мог различить убийцу в толпе, а при появлении этого здоровяка у него не по-хорошему побежали мурашки по хребту.

– В чем дело? – спросил Кован.

– Быстро в дом, я сказал! – Трут выдернул из-под стола топорик – он лежал совсем рядом с его ногой – и стиснул в кулаке прохладное отполированное топорище; во рту внезапно пересохло.

Пусть он не тот боец, каким был когда-то, и никогда не славился среди соратников, но мужчина не может называться мужчиной, если не готов умереть за своих детей.

Трут был почти готов к тому, что ублюдок без шеи выхватит один из своих мечей и выбьет дверь, а вместе с нею и Трута. Но он всего лишь сделал два медленных шага по крыльцу – Трут был не слишком искусным столяром, и его изделие устало заскрипело под тяжелыми сапогами – и улыбнулся. Неубедительной, почти жалобной улыбкой, которая явилась не сама собой, а потребовала значительного усилия. Как будто он улыбался, преодолевая боль в воспаленной ране.

– Привет, – сказал он на северном языке. Трут почувствовал, что его брови поползли на лоб. Никогда еще ему не доводилось слышать такого странного тонкого голоса у мужчины, тем более столь крупного, как этот. Вблизи оказалось, что глаза у него не жестокие, а печальные. На перекинутом через плечо ремне висел кожаный ранец с вытисненным на нем золотым солнцем.

– Привет. – Трут попытался придать лицу равнодушное выражение. Не злобное. Не испуганное. Никто и звать никак. И уж, конечно, такой человек об убийствах и помыслить не может.