Он оглянулся в поисках шлема, свалил чернильницу и оставил здоровенную кляксу на столь банальном начале своего письма. Ну да, шлем полагалось носить постоянно, но солдаты совершенно задразнили его, а последней соломинкой оказалось то, что нынче утром он обнаружил свой шлем полным человеческого кала. Вот узнает кто…

Когда он наконец извлек меч и посмотрел вокруг, выяснилось, что это вовсе ни к чему. В воздухе что-то замелькало. Стрелы. Стрелы, которые выпускали северяне с поднятыми луками, припавшие на колено возле самых деревьев. Его широко раскрытые глаза скользили по темной лесной завесе, отмечая движение тут и там. Он низко пригибался, хотя в этом не было необходимости: стрелы свистели мимо него и падали среди телег. Он увидел, как одна с глухим стуком воткнулась в борт и замерла, мелко дрожа. Вторая угодила в бок лошади, и та с визгливым ржанием вскинулась на дыбы.

– За мной! – взревел он, даже не посмотрев, находился кто-нибудь рядом с ним или нет, и думая лишь о том, чтобы достаточно высоко поднимать ноги и не запутаться в ячмене на бегу; все глупые треволнения по поводу того, что его приписали к обозу, как рукой сняло. Началось! Наконец-то началось!

Вырвавшийся вперед Горст уже схватился с двумя северянами. Длинный клинок он с грохотом обрушил на щит; его хозяин отлетел назад. Одновременно он уклонился от удара топора, который другой северянин держал обеими руками; лезвие вонзилась в землю, и он с молниеносной быстротой, какой трудно было ожидать от столь массивного человека, развернулся, рубанул мечом параллельно земле, скосив полоску ячменя, начисто отрубил ногу лесоруба в колене и подсек вторую, так что тот полетел кубарем, окатив все вокруг струей крови. Его дружок не успел подняться; клинок Горста аккуратно разрубил его шлем и отшвырнул тело назад; убитый успел лишь разинуть рот и бессильно раскинул руки, выронив меч.

Кернса пробрала дрожь, и он не сразу понял, что только что на его глазах были убиты два человека. Был потрясен, не поверил своим глазам и восхищался до полного изумления. Вот наконец-то долгожданная стычка! Он встанет бок о бок с полковником Горстом, с человеком, удостоенным чести возглавлять личную стражу короля! После боя Горст улыбнется ему, хлопнет его по плечу и назовет братом! Кернс не мечтал о большем с того дня, когда впервые надел военную форму. Навстречу Горсту вприпрыжку бежали через подлесок еще трое северян, и Кернс поспешил к своему кумиру, размахивая мечом.

– Полковник Горст!

Он увидел краем глаза какое-то движение, инстинктивно отдернул голову и…

Горст почувствовал, что на самом завершении пируэта, когда находившийся перед ним северянин падал назад с аккуратно рассеченным горлом, заливая посевы кровью, его длинный клинок зацепился за что-то и чуть не провернулся в кулаке. Но ему некогда было обращать внимание на мелочи. У него другие дела.

А именно низкорослый чрезмерно тучный человечек в нечищеной кольчуге, совершенно запыхавшийся после пробежки через поле, но все равно орущий насколько хватило духа, с багровыми венами, выступившими на раскрасневшихся щеках. Эти щеки… К изумлению Горста, они пробудили в нем воспоминания об отце, о его последних днях, когда тот лежал прикованный к постели, не мог говорить толком и сам удивлялся тем звериным звукам, которые вырывались из его перекошенного рта. Раздражавшийся из-за оборок на ночной рубашке, превратившийся в призрак прежнего себя. Жалкий призрак с щеками, окрашенными призрачным румянцем.

Сколько лет ему приходилось терпеть демонстративное разочарование старого дурня, его попреки и издевательские шутки насчет женского голоса и улыбаться, и кланяться в ответ, как подобает почтительному сыну? Горст скривил губы, как будто собирался зарычать по-звериному. Мимолетное сходство с отцом не могло остановить атаку Горста. Скорее оно сделало его натиск еще яростней. В конце концов, отец, у меня никогда в жизни не было шанса заткнуть тебе рот…

Когда Горст приблизился, северянин размахнулся мечом над головой и ударил сверху вниз – примитивное, легко предсказуемое движение. Можно подумать, будто эти болваны никогда в жизни не брали в руки мечей. Вообще-то показывать им, как обращаться с оружием, не мое дело, однако… Горст легко парировал удар длинным клинком – сталь громко лязгнула – и нанес колющий удар коротким, позволив противнику отразить атаку краем расписного щита. Но сила удара заставила краснорожего владельца щита развернуться. Горст еще раз нанес укол и почувствовал, как лезвие пробило кольчугу, глубоко вонзилось в плоть, и северянин разинул рот в крике. Заткнись-ка, отец. Горст ударил еще раз, и вопль перешел в гортанное бульканье. Толкнув северянина плечом, он сбил его с ног, разрубив одну из его багровых щек, пустив кровь на траву, и заставил еще одного противника замешкаться ровно настолько, чтобы успеть обратным движением меча обезглавить его, и северянин упал, не дав Горсту времени найти в нем сходство с кем-нибудь еще из покойных родственников.

Больше противников вблизи не оказалось, и он оглянулся по сторонам. Бой шел возле повозок. Он увидел бросившего копье солдата, за которым гнался северянин с буйной шевелюрой. Второй солдат стоял на коленях, и в его плече торчала стрела. Между фургонами метались темные силуэты. Кто-то швырнул факел в воз с сеном, и повозку вмиг охватило жаркое пламя, в небо поднялись клубы жирного черного дым, лошади заржали и принялись биться, запутывая упряжь и оттого пугаясь еще сильнее.

– Лошади! – завизжал Горст, забыв даже попытаться вложить в голос хоть немного басовитых нот. – Лошади! – Если честно, плевать бы я хотел на лошадей. Да и на все остальное. И он, перескочив через труп одного из убитых им врагов, помчался обратно к обозу, торопясь сделать хоть что-нибудь еще.

Изнанке никогда еще не доводилось убивать людей. Для трэля, уже шесть лет как втянутого в черные дела, пожалуй, не предмет для гордости, и он не хвалился этим, но втайне гордился. Не единожды он нацеливал на врага снаряженный лук со стрелой на тетиве или в бою видел перед собой незащищенную спину или бок противника, и всякий раз он представлял себе, каким было бы выражение лица его матери, если бы он убил того или иного из них и рассказал ей об этом. Ну и что из того, что она давно умерла, что ее дюжину лет назад унес мор? То выражение лица, с которым она узнавала о той или иной его нехорошей проделке, до сих пор жгло ему душу. Изнанка не хотел расстраивать мать. И поэтому гордился тем, что мог сказать, что ни разу никого не убил, пусть даже он говорил это лишь самому себе. Нынче Бледноснег велел ему убивать лошадей, а приказания вождя Изнанка всегда старался исполнять.

Поэтому он скорчил гримасу и вонзил копье в бок ближайшей лошади, старательно держась подальше от копыт. Несчастная скотина не могла ни отбиться, ни удрать, как и три остальных. Когда жертва начала падать, Изнанка выдернул копье и направился к следующей. Поганое дело – убивать лошадей. Но война сама по себе поганое дело, и подобные штуки там идут сплошняком, а Изнанке к тому же всегда не везло по части заданий. В точном соответствии с его прозвищем в любом деле все у него всегда оказывалось шиворот-навыворот. Вот и неделю назад он участвовал в другом набеге Бледноснега, а там все началось, когда зашло солнце, полил поганый дождь, и в результате, как всегда, получилась настоящая сумятица. В этой сумятице он, когда все остальные кинулись наутек, оказался не на том берегу ручья, и разведчики Союза землю рыли, пытаясь отыскать его.