– Меня зовут Горст. – Трут не счел нужным отвечать на это. Именем, как и всем остальным, следует делиться с другими, только когда нужно. Молчание затянулось. Нехорошее, зловещее молчание, разбавленное долетающими с нижнего края поля негромкими раздраженными выкриками людей и ржанием лошадей. – Я не ошибся, твой сын действительно нес молоко?

Трут прищурился. Вот и настал момент истины. Начни отпираться, утверждать, что этому самому Горсту все померещилось, и рискуешь разозлить его и навлечь на себя и детей еще большую опасность. Признаться, что, дескать, так – рискуешь лишиться еще и козы вместе со всем остальным. А воин Союза, стоявший перед дверью, переступил с ноги на ногу, и свет ярко блеснул на стальном навершии рукояти одного из мечей.

– Ага, – хрипло выдавил Трут. – Есть маленько.

Горст запустил руку в ранец – Трут неотрывно следил за каждым движением его могучей длани – и извлек деревянную чашку.

– Не могу ли я попросить у тебя немного?

Чтобы взять ведро, Труту пришлось положить топор, но какого-либо еще выбора он не видел. В эти дни, казалось ему, выбора и вовсе никакого не было, как у листка, подхваченного ветром. Так небось всегда бывает с простым народом, когда война идет, решил он.

Воин Союза зачерпнул чашкой из ведра, поднял ее, уронив несколько капель, и выпрямился. Несколько продолжительных мгновений они смотрели друг на друга. В глазах здоровяка не было ни гнева, ни злости, можно сказать, вообще ничего не было. Усталый остановившийся взгляд, и Трут сглотнул, уверенный, что смотрит в лицо своей смерти, и это лицо отнюдь не симпатичное. Но в конце концов Горст лишь кивнул валуном своей лысеющей головы в сторону леса, где серо-стальное небо чернил дымок небольшой кузницы.

– Не скажешь, как называется та деревня?

– Барден ее называют. – Трут кашлянул, чтобы прочистить осипшее горло. Ему отчаянно хотелось снова взяться за топор, но он сомневался, что сможет сделать это незаметно для здоровяка. – Там нет ничего особенного, в общем-то.

– Я не собирался туда заглядывать. Но все равно, спасибо. – Здоровяк смотрел на Трута с полуоткрытым ртом, как будто собирался сказать что-то еще. Но ничего не сказал, повернулся и поплелся прочь, ссутулившись, будто нес на плечах тяжелый груз. Даже тяжелее, чем та сталь, которую таскал на себе. Он сел на пень той старой ели, которую Трут повалил весной, убив на это невесть сколько времени. Той самой, которая чуть не придавила его, когда он наконец допилил ствол.

– Что ему было нужно? – раздался у него над ухом голос Риамы.

– Во имя мертвых! Неужели ты не можешь сидеть и не высовываться? – Трут чуть ли не выблевывал эти слова из перехваченного спазмом горла, пытаясь одной рукой отодвинуть дочь подальше от двери.

Но здоровяк не выказывал никакого желания отобрать у Трута козу или детей. Он вынул из своего ранца несколько листов бумаги, положил их на пень между ногами, откупорил бутылочку чернил, обмакнул ручку и что-то написал. Хлебнул своего молока – вернее сказать, молока Трута, – хмуро посмотрел на деревья, потом на небо, потом на еле-еле ползущую колонну лошадей и телег, снова обмакнул ручку и написал что-то еще.

– Что он делает? – прошептала Риама.

– Пишет. – Трут набрал полный рот слюны, пожевал и сплюнул. Его почему-то немного раздражало (без всякой разумной причины), что какой-то громила, ублюдок из Союза с воробьиным голосом уселся на его пне и что-то пишет. Какой прок могло дать это письмо, будь оно неладно, когда мир через край полон проблемами, требующими срочного решения? Но, несомненно, он мог бы учинить что-то гораздо хуже. И вообще, что Трут может с этим поделать?

Вот он и стоял, стиснув кулаком дужку почти пустого подойника с такой силой, что костяшки пальцев побелели, и смотрел, как Союз уничтожал его урожай.

– Полковник Горст?

– Да.

К этому голосу невозможно было привыкнуть, даже если восхищаешься его хозяином. Так могла бы говорить заблудившаяся маленькая девочка.

– Я лейтенант Кернс. Я находился на том же судне, на котором прибыли вы, как его… «Упрямый»? «Неукротимый»? В общем, какой-то там. – Горст молча сидел на пне, между его широко расставленными ногами лежало несколько листков бумаги, рядом открытый пузырек чернил, в похожей на окорок правой руке он с неожиданной деликатностью держал ручку, а в левой, кажется, маленькую чашку. – Я много раз видел, как вы по утрам упражнялись на палубе. – Многие тогда собирались посмотреть. Никто из офицеров никогда не видел ничего подобного. – Поразительное зрелище. Вы как-то беседовали со мною… однажды. – Кернс подразумевал, что в строгом смысле слова так оно и было, хотя тогда говорил он один.

Всегда, везде одно и то же. Горст поднял голову, но молчал, как камень, и это заставляло Кернса болтать все быстрее и быстрее, забывая о смысле своих слов.

– Мы обсуждали причины конфликта, что и почему, кто туда направляется, кто тут прав, кто виноват и тому подобное. – Великие Парки, почему он никак не заткнется? – И как маршал Крой будет строить кампанию, и какие полки куда пойдут, и так далее. Если память мне не изменяет, тогда мы обсуждали и достоинства стирийской стали для клинков и доспехов в сравнении со сплавами Союза, и другие проблемы. А потом начался дождь, и я спустился под палубу.

– Да.

Как же Кернс сожалел, что под ногами у него нет палубы, под которую можно было бы спуститься. Он откашлялся.

– Я командую охраной этой части обозной колонны. – Горст окинул колонну таким взглядом, что Кернс закашлялся, чтобы скрыть стыд. Как он ни лез из кожи, порядком во вверенном ему подразделении вряд ли можно было гордиться. – Ну… командуем мы с лейтенантом Пенделем, я увидел, что вы тут пишете, и подумал, что, наверно, стоит повторно представиться… Вы, наверно, королю пишете?

Горст нахмурился. Точнее говоря, он нахмурился еще сильнее и накренился всем своим массивным бронированным телом, как будто хотел прикрыть бумаги.

– Да.

– Подумать только! Великое дело, наверно, знать, что Его Величество прямо-таки будет читать эти самые слова за завтраком, а может, за обедом. Даже представить себе не могу, что Его Величество ест на обед…

– Когда как.

Кернс откашлялся.

– Конечно. Конечно, когда как. Я вот думаю: не будет ли слишком большой наглостью с моей стороны обратиться к вам с просьбой одолжить мне лист бумаги? Я нынче утром получил письмо от жены и очень хочу поскорее ответить. Понимаете ли, прямо перед моим отъездом родился наш первый ребенок…

– Поздравляю.

– О, благодарю. Красивый мальчик. – Кернс успел запомнить немного, и сын представлялся ему поразительно уродливым, толстым и крикливым, но отцы ведь всегда хвастаются красотой своих детей, и потому он решил следовать общему примеру и даже наловчился изображать ту мечтательную улыбку, которой полагается сопровождать эти слова. Вот и теперь она появилась на его лице. – Красивый, очень красивый. Так что, если вы…