Горст сунул ему листок бумаги.

– Да. Конечно. Чрезвычайно благодарен вам. Я непременно, должным образом верну долг. Я и мечтать не…

– Выкиньте из головы, – проворчал Горст и, сгорбив тяжелые плечи, вновь склонился над собственным письмом.

– Да. – Кернс снова откашлялся. – Да, конечно…

– Ну, хватит с меня этой чуши собачьей. – Пендель взял с телеги лежавшую с краю лопату и зашагал по вытоптанному полю; мокрая земля чавкала у него под ногами.

– Что ты делаешь? – слабым пронзительным голосом воскликнул Кернс. Этот тип раздражал нервы Пенделя, как тупая бритва – воспаленную шею. И всегда он умудряется задать самый дурацкий вопрос.

– А ты что, не видишь? – Пендель помахал в воздухе лопатой. – Копаю туннель домой в Адую! – и буркнув себе под нос: – Вот идиот-то! – зашагал к лесу.

– Ты точно думаешь, что туда стоит идти? – крикнул вслед ему Кернс, зачем-то размахивая листком бумаги. – А если…

– Уж минуту ты без меня обойдешься, не сомневаюсь! – И Пендель снова добавил шепотом: – Вот идиот-то! – Пожалуй, он мог бы и на целый день куда-нибудь закатиться, а вернувшись, обнаружил бы, что колонна, несмотря на все жалкие попытки командовать и истерики Кернса, продвинулась от силы на сотню шагов. С новыми офицерами всегда так. Устав, обязанности, честь, устав. Если бы Пенделю нравилось, когда по башке лупят уставами, уж наверно, он остался бы в штабе, и полковник, мать его, Фелнигг каждое утро лупил бы этими самыми, мать их, уставами по его ни в чем не повинному черепу. Ну, может, он и остался бы, хоть ему там и не нравилось, если бы не та мелкая оплошность и последующие дисциплинарные меры, но это к делу не относилось. А относилось к делу то, что ему с…ть подперло и он не собирался заниматься этим под взглядами десятков людей и животных. Тут как ни хочешь, а расхочется.

– А если северяне по…

– Буду ср…ть им на головы! – И он оставил Кернса лизать огромную задницу никчемного писклявого королевского наблюдателя Горста и сначала помчался бегом, а потом, когда запыхался, проследовал шагом остаток пути через посевы к манящей темноте леса.

– А вот и они.

– Угу, – буркнул Бледноснег, мусоля во рту комок чагги. – Точнее точного.

Не успеешь соскучиться по этим гадам, как вот они, тут как тут. Десятки телег и фургонов тянутся по жидкой трясине, бывшей некогда полем какого-то бедолаги; некоторые повозки покрыты парусиной, а для большей части даже и ее не нашлось. Возы с сеном ждали, чтобы кто-нибудь бросил факел. Связки арбалетных болтов просто умоляли, чтобы их забрали и в скором будущем обратили против нынешних владельцев. Множество всякой всячины, которую следовало если не отобрать, то уничтожить. И двигалось все это не слишком ходко. Слишком много повозок, а дорог-то мало, и, насколько Бледноснег знал историю вторжения Союза на Север, их везде было мало. Лошади переминались с ноги на ногу и били копытами. Возницы дремали с вожжами в руках. Охранников было немного, да и тем, похоже, больше хотелось спать, чем сражаться.

– Вроде бы удачно складывается, а, вождь? – прошептал Дерибан.

Бледноснег прищурился и искоса взглянул на своего второго.

– Смотри мне, не сглазь! – Ему не раз и не два случалось нарываться на вполне серьезные неприятности в более чем благоприятных ситуациях. Чрезмерной осторожности не бывает, даже когда подкрадываешься всего лишь к Союзу.

Бледноснег давно потерял счет набегам, которые ему пришлось возглавлять. Всю жизнь он ходил в набеги, но такого, чтобы прошел точно по плану, пока не случилось. Так что идеальный набег еще где-то впереди. Как тщательно ни планируй, всегда остается место для невезения. Какой-нибудь нетерпеливый дурень из своих или какой-нибудь шибко бдительный вояка у противника, расстегнувшийся ремень, или норовистая лошадь, или каприз погоды, или свет не вовремя, или дурацкая сухая ветка, некстати подвернувшаяся под ногу. Но война есть война, думал Бледноснег. Тут удача бывает разная, а побеждает тот, кто лучше распорядится тем, что выпало на его долю.

Хотя кто знает… Окинув взглядом эту небольшую равнинку, покрытую наполовину растоптанными хлебами, с маленьким домиком и маленьким сарайчиком на одном краю и длинной вереницей повозок и совершенно забывших об осторожности и дисциплине людей на другом, он ощутил в ладонях зуд нетерпения, говоривший о том, что этот день может стать днем славы, и угол его рта сам собою медленно пополз вверх.

Тогда он сможет, вернувшись, сказать Скейлу, что набег получился – просто загляденье. Персик. Его люди будут со смехом бахвалиться добычей и рассказывать совершенно неправдоподобные байки о подвигах, совершенных в этот день. Скейл не впадет в ярость, вроде как в последний раз, от которой он всю дорогу морщился, а похлопает его по плечу. Откровенно говоря, гнев и попреки Бледноснегу уже малость поперек горла стали. Он, Скейл, был вождем, которого можно было уважать. Но до тех пор, покуда он не открывал рот.

Бледноснег медленно, задумчиво сдавил во рту комок чагги, снова окинул взглядом поле и кивнул. Хороший воин должен быть осторожным, но рано или поздно приходится вступать в бой. Подходящий момент приходит, улыбаясь, протягивает тебе руку, а уж сумеешь ли ты схватить ее, зависит только от тебя.

– Ладно. Пора настропалить ребятишек. – Он повернулся и начал подавать сигналы, указывая открытой ладонью налево и направо, чтобы воины расположились так, как он хотел. Объясняться жестами получалось быстрее, чем словами. Лучники ближе к опушке, карлам разбиться на два клина и разбираться с охранниками, трэли собираются в центре, чтобы обрушиться на обоз и причинить как можно больше вреда, пока к охране не придет подкрепление. Кто не знает, просто не поверит тому, как много вреда могут причинить люди, если у них есть головы на плечах и они знают, что делать. Теперь еще бы капельку удачи, и получится такой набег, по которому будут равнять все будущие набеги. Просто красота. Просто…

– Вождь, – прошипел Дерибан.

– А?

Названный, с широко раскрытыми, округлившимися глазами, поднес палец ко рту, мол, тише, а потом тем же пальцем показал сквозь подлесок немного в сторону.

Бледноснегу показалось, что у него сердце оборвалось. По полю кто-то направлялся прямо к ним. Воин Союза, в блестящем полированном шлеме, с лопатой на плече и с таким беззаботным видом, будто был один на свете. Бледноснег извернулся всем телом, громко зашипел сквозь зубы, чтобы привлечь внимание парней, и отчаянно замахал руками: спрячьтесь. Все тут же попрятались за кустами, за стволами деревьев, за подвернувшимися кстати валунами, и, как по волшебству, через мгновение лес сделался мирным и совершенно пустым.

А южанин не остановился. Он, пригнувшись, пролез под первыми ветками и сделал несколько шагов по кустам прямо на засаду, при этом фальшиво насвистывая, как будто не на войне находился, а дома у себя шел на рынок за покупками. Они все-таки были полнейшими идиотами, эти пришельцы из Союза. Пусть идиоты, но если он попрется дальше, то, каким бы идиотом он ни был, он непременно увидит их, причем очень скоро.