Волк, конечно, привёл с собой работника, вооружённогозубилом и молотком, и тот – нога за ногу – поплёлся расковывать вельха. Именнопоплёлся. Никто никогда не видел, чтобы этот работник спешил или хоть делалчто-нибудь споро. У такого дело в руках не горит, от него не дождёшься ни яркойвспышки души, ни ответа на шутку. У него и лицо-то было медленное, похожее наплохо пропечённый блин: широкое, толстогубое, с глазами, точно у мороженойрыбины…

Мал-Нахта нетерпеливо шагнул ему навстречу, а когда молотокстукнул по обушку зубила – запел. «У мужчины, идущего в бой, должна звучать вдуше песня, – говорил его народ. – Слышишь ли ты её, воин?..»

Это была старинная баллада о каком-то благородном воителе,который во имя чести пошёл даже против воли Богов – за что и был после смертивзят Ими прямо на небеса.

…Строптивого и горячего вельха тем не менее до сих пор несчитали опасным. Поэтому работнику пришлось освобождать его лишь от ошейника.Мал-Нахта мотнул головой и убрал пятернёй с глаз сальные космы, бывшие когда-тосветлыми прядями, волнистыми и густыми, – истинным украшением воина.

– Ну, иди сюда, – усмехнулся Волк.

И вельх пошёл. Пошёл, на глазах распрямляясь, сбрасывая грузрабства и становясь красивым, мужественным и гордым. Но Гвалиор поймал себя намысли: это идёт не боец, готовый зубами выдирать победу в беспощадной схваткебез поддавок и правил. Это шествует на последнее священнодействие герой,посвятивший себя Богам. Таких прославляют сказители. Но таким и место всказаниях, а не в настоящем сражении…

Под ноги Мал-Нахте попался продолговатый обломок камня,заострённый с одного конца. Юноша проворно нагнулся за ним и стиснул в ладони.Камень лёг в руку ухватисто и удобно. «Не иначе, кто-то из рабов обтесал иподбросил сюда, – тотчас пришёл к верному выводу Гвалиор. Почти шесть летработы надсмотрщиком его многому научили. – Вот хитроумные стервецы!..»

Волк ждал противника, опустив руки и не спеша браться ни закнут, ни за кинжал.

– Эй, вельх! – сказал он затем. – Ты кое-чтозабыл, как я посмотрю. Или твоя мать родила тебя не от мужа? Ваше племя, яслышал, дерётся всегда голяком! Поди сними штаны, я тебя подожду!

Вельхи действительно уважали благородную наготу воина,идущего на святой бой. Волк хорошо знал, что делал: оскорбление угодило точно вцель. Мал-Нахту точно хлестнуло, он бросился вперёд, пригибаясь и готовя руку соружием-камнем. Волк того только и ждал. И с ответом не оплошал. Он чутьпосторонился… и встретил невольника жестоким и быстрым пинком в колено, начистораздробившим сустав.

Толпа кандальников качнулась и сдавленно ахнула, потомзагудела. Собственно, едва начавшийся поединок был кончен. Сильный и яростныйвельх так ничего и не смог поделать против Волка, не сумел даже коснуться его.Теперь он умрёт. Униженный и беспомощный. Как многие прежде него – и какпредстоит ещё многим…

Мал-Нахте понадобилась вся сила и гордость духа, чтобы незавыть от боли, внезапно заслонившей весь мир. Он скорчился на каменнойплощадке, скрипя зубами и стискивая изувеченное колено, но потом всё жеразомкнул руки и приподнялся.

Волк не торопясь обходил его кругом, выжидая с усмешкой: нучто, дескать, всё?.. Ничего больше не будет?.. Так-таки и не удастсяразвлечься?..

Вслух он сказал:

– А я думал, вы, вельхи, способны на большее. Значит,правду люди болтают, будто вы… как его… только и умеете заводить вражеские ратив болота! Честный бой – не для вас!..

Молодой раб вряд ли толком слышал его. Даже сквозьмногомесячную грязь на забывших солнце щеках было видно, что боль в разбитомколене отогнала от лица всю кровь, оставив кожу изжелта-восковой, как умертвеца. Вельх, наверное, понял, что гибель, почти обещанная самим выходом напоединок, сделалась уже неминуемой.

Оставалось лишь принять её с достоинством. Совершитьпоследний поступок. О котором никогда не узнают дома. Никогда не узнают и незапомнят…

Мал-Нахта привстал, опираясь на здоровую ногу, и сновазапел. Спутанные волосы падали ему на лицо, но кто-то разглядел: он не открывалглаз. Чтобы не так видны были текущие из них слёзы страдания. Чтобы неподдаться искушению жалко заслониться руками, когда Волк станет его убивать…

Гвалиору не хотелось на это смотреть, и он не смотрел. Ему,надсмотрщику, положено было приглядывать за порядком, за тем, чтобы каторжникине начали бушевать и не бросились все разом, учиняя бунт. Такое тоже случалоськогда-то…

А Волк не торопился. Он вытащил из-за пояса кнут, развернулего… и хлестнул вельха, нацеливая меткий удар как можно унизительнее:

– Я же сказал – иди снимай штаны, я подожду!..

Мал-Нахта вздрогнул, но продолжал петь. Волк ударил его ещёдважды, однако голос гибнущего только обрёл некую глубину и торжественность.Он, сроднившийся с мыслью о смерти, уже видел перед собой такие пределы, кудаобиды бренной плоти просто не могли долететь. Как и оскорбления, вылетающие изчеловеческих уст. Волк понимал немного по-вельхски. Он решил не дать рабудовершить песнь и тем самым, возможно, наслать на него, Волка, проклятие.Решено – сделано! Молодой надсмотрщик нахмурился, вынул кинжал, взял Мал-Нахтуза волосы и быстрым движением, ни слова не говоря, рассёк ему горло. Этакспокойно и деловито, словно курице, предназначенной в суп.

Ему, собственно, с человеком разделаться и было всё равночто курице голову отвернуть. Все это знали, но пускай лишний раз убедятся, невредно. Среди кандальников, смотревших на поединок, были закоренелые насильникии убийцы. Но были и такие, кто крысу-то, повадившуюся в забой, камнем пришибитьне мог…

Волк легко отступил, чтобы не замарать новые кожаные штаны.Мал-Нахта захлебнулся кровью и свалился набок, утрачивая достоинство, котороесилился сохранить. Тело, уже не направляемое гаснущим сознанием, забилосьнекрасиво и непристойно. Перерезанные сосуды струями и брызгами извергали изнего жизнь. Потом алое биение начало утихать и наконец совсем успокоилось.Руки, вскинутые было к шее, вытянулись, из них ушёл суетливый судорожныйтрепет. Лицо вельха, перекошенное внезапной гримасой изумления, ужаса, смертноймуки и понимания конца, стало разглаживаться. Пока не застыло, вновь сделавшиськрасивым, спокойным и чистым…

Волк нагнулся и вытер клинок о тряпьё его одежды, где оно осталосьне заляпано кровью.

– Убрать падаль! – распорядился он громко.

Двое служителей из тех, что сбрасывали мёртвых в отвалы,взяли называвшегося Мал-Нахтой за руки и ноги и равнодушно закинули в тележку –неестественно податливое тело сложилось в ней так, как никогда не сложилось быживое, имеющее потребность дышать. Надсмотрщики немедля погнали толпукандальников дальше, через большой подземный зал, к следующей дудке, кдеревянным ступеням… в новые выработки и забои. Зашаркали по мосткамбесчисленные босые ступни, потащились, брякая, ножные цепи опасных, и кто-топервым завёл известную всему руднику Песню Отчаяния.