Он успел почти пожалеть, что ввязался в затею с Колодцем, нототчас одёрнул себя: «Ну убьёт. Ну съест. Много потеряю?..»

– Этого расковать, он пойдёт первым, – деловитораспоряжался Церагат. – Ошейник оставить.

Харгелл, беспокойно топтавшийся возле стены, неожиданноподошёл к Тиргею и сунул что-то ему в руку:

– На, держи, хромой… Мало ли что вы там встретите,вдруг пригодится…

Он не узнал Тиргея. Мудрено ли, если вспомнить, сколькорабов прошло через его руки за годы работы надсмотрщиком!.. Тиргей зато узналего сразу. Каждый человек для себя единствен и неповторим… Аррант отнюдь незабыл горную дорогу, слепящую боль в раздробленной камнем ноге и блескотточенного клинка: «Даже если рана не воспалится, за три дня пути, что намостались, он съест каши на большую сумму, чем ты за него выручишь на руднике…Ну так что, хозяин? Добить?..»

…Тиргей взял протянутое Харгеллом и изумлённо уставился надобротный боевой нож в потёртых кожаных ножнах с ремешками для пристёгивания кзапястью. «Неужели тот самый, которым он меня собирался?..» Потом заметил краемглаза недовольное лицо Церагата и то, как слегка заметался стражник с копьём:за кем следить, кто сделался опасней? Лохматый дикарь или вооружённый аррант?..

Тиргей невозмутимо застегнул маленькие пряжки.

– Спасибо тебе, господин. Ты, верно, родственникГвалиору?

– Я его дядя… – Сказал бы кто Харгеллу ещё нынчеутром, что не далее как к вечеру он будет едва ли не дружески разговаривать срабом! Не орать, не приказывать, а объяснять и почти просить, надеясь насострадание! Совсем недавно он счёл бы подобное унижением. И, пожалуй, призвалбы в свидетели Священный Огонь – уж с кем с кем, а с ним подобного не случится!Он продолжал, сам не зная зачем, просто потому, что говорить было легче, чеммолчать: – Так случилось, что я принёс Гвалиору очень скверную весть…

Тиргей кивнул. Сплетни на руднике распространяются быстреепожара. Однако он промолчал. Не дело невольнику выказывать осведомлённость вделах господина. Работник выколупывал застрявшую заклёпку, торопливо снимая снапарника арранта ручные кандалы. Когда упрямая заклёпка наконец выскочила,молодой варвар не спеша развёл руки и с наслаждением потянулся. Впервыесвободно за несколько лет.

«Хорошо всё-таки, что это он пойдёт первым, не я, –подумал Тиргей. – И что у меня при себе будет боевой нож…»

Им дали на каждого по мотку крепкой верёвки, по котомке едыи по кожаной бутыли с водой. Позволили сбросить лохмотья и одеться более-менеетепло и добротно… Рудничные каторжники ходили по штрекам босыми, либо внемыслимых опорках, связанных из лохмотьев. Двое походников всунули ноги вкрепкие сапоги. И аррант понял, что, оказывается, до этого мгновения даже неподозревал, как глубоко может взволновать и обрадовать столь незначительнаяпримета достойной человеческой жизни. «А что, если мы вправду отыщем тамГвалиора и вернёмся назад, и с нас снимут ошейники? Или, во имя всех БоговНебесной Горы, найдём ход Горбатого, выводящий наружу?..»

– Хватит чесаться, идите! – приказалЦерагат. – Живо!

Напарник Тиргея по-прежнему молча и довольно медлительноподошёл к гладкой, словно проплавленной в чёрном камне-радужнике, дыре – началуКолодца. Взялся руками за край и неожиданно быстрым движением подтянулсявнутрь. Втащил за собой на верёвке котомку… Легко перевернулся и полез вверх,упираясь спиной и ступнями в гладкие стенки хода. «У меня так неполучится, – испугался Тиргей. – Я не смогу. Сейчас подведёт больнаянога, и Церагат поймёт, что ошибся. Он прогонит меня, а в Колодец отправитдругого…»

На самом деле он подошёл к отверстию, почти не хромая. Идерзко проговорил, обернувшись:

– Спасибо за ножик, Харгелл! Чего доброго,действительно пригодится!

Подпрыгнул и забрался в дыру почти так же ловко, какнапарник, лишь один раз взбрыкнув в воздухе ногами, чтобы помочь телу перенеститяжесть за край. И тоже принялся карабкаться вверх по отвесной чёрной трубе.«Уж не этот ли радужник я буду вспоминать, думая про Истовик-камень?..» Лучналобного светильничка зажигал в скале мимолётные мерцающие переливы…

Когда я умру, я не сгину, как искра во тьме.

Когда я умру, я очнусь на высоком холме.

Там, где не бывает ни горестно, ни одиноко,

Очнусь оттого, что большая собака лизнёт меня в щёку.

И я потянусь, просыпаясь, и на ноги встану,

И вдаль посмотрю сквозь жемчужные нити тумана.

Умытым глазам не помеха рассветная дымка —

Свой путь разгляжу до конца, до заветной заимки.

Тропой через лес, где тяжёлые ветви – как полог,

Где голову гладят зелёные лапищи ёлок,

А если решу отдохнуть на пеньке у дорожки,

Тотчас на колени запрыгнут пушистые кошки,

И там, где траву водяную течение клонит,

Без страха ко мне подойдут любопытные кони…

Чего им бояться – созданиям доброго мира,

Где только сухие поленья и рубит секира?

И вот наконец сквозь прогалину леса – увижу

Дымы очагов и дерновые низкие крыши:

Там встретить готовы меня без большой укоризны

Все те, кто был мною любим в завершившейся жизни,

Готовы принять и судить не особенно строго

Все те, кто меня обогнал на небесных дорогах.

Обиды и гнева не будет во взглядах знакомых…

И я улыбнусь. И почувствую сердцем: я дома.

…Двое походников стояли в относительно небольшой, величинойс обычный жилой покой аррантского городского дома, пещере.

– Во имя десяти когтей Кромешника, затупившихся оподножие утёса, где радовалась солнцу Прекраснейшая!.. – вырвалось уТиргея. – Ни один рудокоп, Горбатый или без горба, здесь отродясь неработал!..

Он-то уж мог определить разницу между старой выработкой,пусть сколь угодно заплывшей каменными сосульками, и природным творением. Зряли он ползал на брюхе в опасных пропастях Карийского хребта, изучая подземныеводы и их сокрытую жизнь!.. Ни одна человеческая рука не смогла бы тактщательно обнажить стволы древних деревьев, окаменевших, неведомо какоказавшихся погребёнными в толще горы и превратившихся за века в столбысеровато-белого ногата!..[23] Всё сохранилось, уженеподвластное времени: рисунок коры, созревшие шишки… кольца на изломе высохшейветки… лишь стало каменным, а после пришла вода. Она проточила рыхлые слои иунесла их с собой, но не совладала с твёрдым ногатом. Возникла пещера – и стоялв ней тысячелетней давности лес, когда-то засыпанный пеплом и золой и теперьвновь открытый для взора… Открытый безо всякого участия зубила или резца.Горбатый Рудокоп здесь если и побывал, то только как равнодушный иливосторженный зритель. Пещеру эту он не прорубал и с проходчиками тогдашнегораспорядителя в ней не состязался!..