И тем не менее.

«Я выйду отсюда. Я убью Людоеда».

Пёс был ещё очень молод. И, как все юные, в своихразмышлениях устремлялся сразу к главному, не задерживаясь на мелочах. Он нетратил времени всуе, прикидывая, каким образом вырвется на свободу. Егозаботило нечто гораздо более важное. Он собирался справиться с воином,вкушавшим плоть храбрых недругов за много лет до того, как у Серого Псанародился ещё один правнук.

«Я убью Людоеда. Тогда наши мёртвые получат отмщение, и ихдушам позволено будет вновь обрести на земле пристанище плоти…»

Он видел кунса Винитария в бою, со щитом и тяжёлым копьём.Он видел Харгелла с его палкой, и эта палка чуть не повышибла ему все зубы. Онвидел рудничных надсмотрщиков и их кнуты, против которых не решались пойтикрепкие рабы с кувалдами и кайлами…

От Винитария свирепые надсмотрщики разбежались бы, какцыплята от ястреба. И первым убежал бы Харгелл.

«Моего отца так и не взяли мечом. Только стрелой в спину. Ая Волчонка-то паршивого не сумел как следует вздуть, когда мы схватились. Чтоже я сделал не так?»

Пёс поднялся, стараясь поменьше звякать цепями. «Когда ябросил Аргиле обломок кошачьего глаза, Волчонок стоял слева, допустим, вотздесь… Он закричал и схватил меня за плечо, замахиваясь кулаком… вот так… Явзял его руку и повернул… вот так… и Волчонок полетел было наземь, но сразувскочил… да…»

Цепь, увлечённая размашистым движением, всё-таки зацепилакамень, издав отчётливый лязг. Пёс поспешно подхватил её, но лучше бы он этогоне делал! Прислонённые к стене, рядом стояли вверх рукоятками оба кайла,тяжёлый лом и молоток халисунца вместе с зубилом. И кто только додумалсяоставить все инструменты стоймя, вместо того чтобы честь честью сложить их наполу?.. «Ты сам и оставил». Расплата за глупость воистину недолго заставиласебя дожидаться. Одно кайло потянуло за собой другое, Пёс, дёрнувшийся поймать,второпях промахнулся закованными руками, и стук, с которым пришлись о каменьтолстые деревянные рукояти, показался оглушительно громким. Зазвенел, падая,молоток, тонко отозвалось зубило. Последним весомо и звучно прочертил по стенелом. Пересчитал все выбоины и впадины камня и наконец обрушился на пол, чтобыещё и подпрыгнуть на нём. Эхо со стоном промчалось по забою, невыносимозаметалось меж стен, словно в кузнице, когда отцовы помощники брались закувалды…

Мхабр с Динарком немедленно встрепенулись и сели, продираяглаза и силясь спросонья что-то сообразить. Оба, как и Пёс, только-тольколегли.

– Ты что же это делаешь, болван разнесчастный!.. –первым насел на него халисунец. – Дубина, сопляк репоголовый, шишкаеловая!.. Плясать взялся посреди ночи?..

Смущённый Пёс молча выслушивал многопетельные поношения.Несправедливыми их никак нельзя было назвать.

– Хватит ругать парня, Динарк, – проговорил Мхабр.В душном забое его полуголое тело лоснилось, как выточенное из блестяще-чёрногокамня кровавика, и Псу опять показалось: сейчас, вот сейчас он вспомнит нечтоочень важное… Однако смутное видение забрезжило и исчезло, он лишь натолкнулсяна обвиняющий взгляд халисунца. Пёс не знал, что с калеки была Мхабром взятажестокая клятва: если, мол, венн когда-нибудь и проведает о его слишком щедромподарке, то не от Динарка. А мономатанец продолжал: – Ты, я вижу, зря временине теряешь. Правду ли говорят, будто тебя заковали и выжгли клеймо за то, чтоты кому-то возле отвалов голову проломил?

Серый Пёс давно не считал себя обязанным отвечать всякому,кто его брался расспрашивать. Но сехаба говорил так, словно имел на то право.Так говорят только наделённые Правдой Вождя. Вдобавок Пёс чувствовал себявиноватым: помешал людям спать. Он нехотя буркнул:

– Может, и проломил…

Мхабр усмехнулся:

– А двигаешься, словно никогда крови человеческой невидал и видеть не хочешь.

– Что?..

– Ты муху-то не сумеешь прихлопнуть, если ноги будешьставить так, как сейчас. И дышать, как сейчас дышишь.

Пёс на это мог бы возразить, что злополучный Сфенгар былдаже не единственным, чью душу ему довелось отправить на святой суд Небес. Первымстал молодой воин-сегван: в ночь предательства человек Людоеда ловил за волосымать, но встретил копьё двенадцатилетнего сына. Сегван уже замахивался мечом,однако лёгкое охотничье копьецо оказалось проворнее… Глупо, впрочем, было быхвалиться тем, что случилось давно. И объяснялось отнюдь не умением имастерством, а отчаянной яростью мальчишки, вступившегося за мать. Лучшевспомнить, как бестолково он пытался расквасить морду Волчонку. Какимжгуче-неожиданным оказался удар кнута Гвалиора, прекративший их драку. Какпозже он не сумел отбиться от надсмотрщиков, когда его подвешивали на стене… ИПёс промолчал, соглашаясь и признавая, что Мхабр молвил сущую правду.

Сехаба тяжело поднялся. Чёрного исполина, выросшего поджарким солнцем Мономатаны, рудничный кашель приканчивал буквально на глазах.Выносливость и прежняя сила исчезали день ото дня. Скоро, очень скоро ХозяйкаТьма отпустит его душу в Прохладную Тень… Но Мхабр выпрямился и повёл плечами,и в его осанке появилось грозное величие, по которому люди безошибочно узнаютвождя. Даже голого, исхудалого и в кандалах. Он сказал:

– Я был воином. Вот смотри, как это делается у нас…

С тобой хоть однажды было такое?

Чтоб небо кружилось над головою,

Чтоб чёрные точки перед глазами

Метались огненными роями?

Чтоб воздух горло палил на вдохе,

Не достигая бьющихся лёгких,

И на лопатках прела рубаха,

Мокрая от безотчётного страха?

И ты сознаёшь: свалилось на темя

Такое, что вылечит только время,

Но в завтра тебе заглядывать жутко,

Ты хочешь вернуть минувшие сутки,

Где было уютно и так тепло,

Где ЭТО еще не произошло…

…Бывало? И длилось больше чем миг?

Тогда ты Отчаяние постиг.

Как утверждали сведущие люди, некогда здесь грохоталподземный поток. Много лет назад умелые проходчики отвели его в сторону; тогдаещё не были построены водяные мельницы, и вода только мешала. Осушенное руслопотока – несколько больших залов, соединённых между собой «дудками»,[21] – теперь вовсю использовалось людьми. В наклонных колодцахвырубили ступени, в отвесных поставили скрипучие лестницы и подъёмники дляруды. В залах, где некогда покоились не видевшие света озёра, после спуска водыначали было стёсывать камень, выравнивая полы, загромождённые упавшими глыбами.Но отступились, вовремя осознав непомерную огромность работы. Это был труд надесять поколений вперёд. Его бы, несомненно, предприняли, пожелай Хозяеваустроить в залах дворцы. Но потомки первых старателей предпочитали жить сейчас,а не в сомнительном будущем, и к тому же почти не показывались на руднике. Изатею с полами благополучно забросили, ограничившись деревянными мостками,опиравшимися где на подтёсанную скалу, где на прочные сваи. Однако в некоторыхнижних залах сохранились участки, обработанные ещё тогда, в старину. И, какводится, рудничная молва наделяла эти клочки ровной скалы особыми свойствами иедва ли не святостью. Предание гласило, будто здесь, каждый в своё время,трудились и Горбатый Рудокоп, и Белый Каменотёс. Потому-то всё, что могло наэтих площадках случиться, происходило исключительно по манию и под присмотромнезримых покровителей рудничного люда.